Художник Константин Федоров – о живописи светской и церковной
После разгрома выставки в Манеже Вадима Сидура некими «православными активистами», чувства которых якобы оскорбило творчество талантливого скульптора, тема взаимоотношений искусства и религии стала особенно актуальной. Мы поговорили об этом с художником Константином Федоровым, который от светской живописи постепенно пришел к церковной. При этом, заметим, о Вадиме Сидуре художник отзывается с большим уважением. Застать Константина Федорова в Твери было достаточно сложно: сейчас он много времени проводит в деревне Свердлово Конаковского района, расписывая Крестовоздвиженский храм. А в Твери с его работой можно ознакомиться в Скорбященской церкви на улице Володарского
ЖИВОПИСЬ МАЛО КОМУ НУЖНА
– Костя, – просто представляется седой мужчина с ликом иконописного старца. У него худое вытянутое лицо и аккуратная борода.
Мы встречаемся в мастерской Федорова в Доме художника на Пушкинской. В углу стоят незаконченные полотна:
– Сейчас я пишу картины больше для тренинга, рука чешется. В церкви большая ответственность, сразу нужно выдавать качественный результат, а здесь я могу позволить себе некоторые эксперименты, – объясняет Константин.
– В каком стиле вы пишете?
– Наверное, реализм. К сожалению, у критиков, художников и обывателей нет единой терминологии. Я под реализмом понимаю все, что существует как факт. Рассмотрите под микроскопом кристаллы – и вы увидите то, что называется в искусстве абстракционизмом. Но ведь это реальный факт.
– Какую роль играет сейчас живопись в обществе?
– Думаю, никакую. Актуально разве что прикладное направление, дизайн. А картины мало кому нужны, тем более что не в любой интерьер они впишутся. Портреты иногда заказывают, но это страшно узкий круг людей. Те, кто ценит мир, сделанный живыми руками. Не факт, что я сам купил бы у кого-нибудь картину, будь у меня лишние деньги.
Единственное место, где настоящая живопись не потеряет своего высокого значения, – это храм.
Семья художника
«Я родился в Туркмении, в городе Чарджоу. Родители были художниками, и такого вопроса, чем заниматься в жизни, передо мной даже не стояло. В 1980 году я приехал в Калинин и поступил в Венециановское училище, потому что наше училище в Ашхабаде было слабым.
Помню слова отца: «Художник – это несчастный человек». Я тогда этого не понимал: вроде жили мы хорошо, не бедствовали, с чего вдруг? А теперь понимаю. Когда занимаешься этим по-настоящему, то приходится многим жертвовать.
К счастью, я нашел взаимопонимание со своей второй женой Ириной Маховой – она тоже художник. У нее мама, сестра и дочка – все художники. Мои дети от первого брака ходили в художественную школу, но, честно говоря, я их носом в это не тыкал. Жизнь сложная, найдут себе занятие по сердцу».
РАБОТА БЕЗ ПЛАНА, НО С ДУШОЙ
– Может ли невоцерковленный человек взяться за роспись храма?
– Взяться-то может, но у того, кто знает полноту церковной жизни, будет получаться ярче и богаче.
Однажды я попросил отца Леонида Водолазского, настоятеля Скорбященской церкви: «Разрешите написать святого Георгия. Если не понравится, замажем». Я нарисовал фигуру, а когда дошло до лика, застрял. Вроде бы технически совершенно несложное дело: я художник с академическим образованием, а не получается. Духа, жизни нет во взгляде.
Тогда я понял, что нужно больше времени проводить в храме. На меня надели стихарь, я стал помогать в алтаре, носить свечи, кадило, читать Апостола на службе.
– А есть ли какой-нибудь технический секрет церковной живописи?
– Азов анатомического рисования явно недостаточно, важно владение пластическим мастерством. Феофана Грека, может быть, и не учили анатомии, но по его работам не скажешь, что он не умеет рисовать. Знание пластических приемов и наличие их в сердце позволяет рисовать по-настоящему, не прибегая к анатомии. Это основа церковной живописи.
– Привносите ли что-то авторское?
– Церковная жизнь – это всеобщее служение. Работа в храме позволяет реализовать твои технические навыки полностью – это уже не пустое бряцание своим мастерством. Свое «эго» художник может выразить на картинах, где «я» – главное. Насколько это хорошо для человека, который не отслеживает внутренние движения, – вопрос.
– Как организована работа над росписью храма?
– Как правило, есть утвержденный эскиз, по которому любая бригада профессионалов может за неделю, например, расписать храм.
Работа над Скорбященской церковью – другое дело. Настоятель Леонид Водолазский – это наш главный художник. Мы с моим коллегой-художником Михаилом Пантелеевым показываем ему свои эскизы, «почеркушки», а он выдает на-гора свою идею. Получается, идея его, а руки наши.
Как оказалось, это дает особый художественный результат. То, что у нас получилось, – от верхнего до нижнего яруса, – просто невозможно было предусмотреть никаким планом заранее. Мы начали с одних представлений и заканчиваем другими. Есть в мире храмы, в которых смешаны несколько эпох. То же самое практически получилось и у нас, только за 10 лет.
ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ВЫШЕ
– Сейчас вы много времени проводите в деревне, работая над Крестовоздвиженской церковью в Конаковском районе. Как это влияет на ваше отношение к жизни?
– Когда долго живешь в городе и видишь одно и то же, тебе кажется, что это и есть жизнь. Как в притче про слепых, которые держали слона кто за хвост, кто за хобот, и каждый считал, что это и есть слон. Попадая в другую среду, начинаешь ценить то, о чем раньше не задумывался. В деревне слышно, как ветер дует. В городе из-за машин ничего не слышно.
– В чем счастье художника? Вы чувствуете себя счастливым?
– Счастье художника – это возможность, не заботясь о хлебе насущном, делать то, что тебе хочется. И, главное, что нужно другим людям. У меня все это сошлось в церковной живописи.
В одном интервью музыкант Вячеслав Бутусов рассказал, как он работал в бригаде по росписи храма, и произнес такую фразу: «Художник должен работать в храме». Я согласен, что это высшее предназначение. Выше просто ничего быть не может.
Дмитрий КОЧЕТКОВ
0
