Правила жизни актрисы Наины Хониной, которой «ангелы дают пинка»
12 мая в тверском драмтеатре прошел двойной юбилей знаменитой актрисы театра и кино Наины Хониной: 75 лет со дня рождения и 55 лет служения сцене. Поздравить Наину Владимировну пришли многочисленные друзья и поклонники. Журналист «Каравана» встретился с актрисой после торжественного празднования и записал ее правила жизни
Меня встречает творческая чета: Наина Владимировна в фиолетовой блузке, на пальце перстень в тон, волосы убраны в кичку, и ее супруг – журналист и писатель Евгений Борисов с серебристой бородой и пытливым взглядом. Мне сразу предлагают тапочки и провожают в гостиную.
Атмосфера уютная: мягкая мебель молочных цветов, красивые декоративные подушки, темный паркет, на стенах – портреты Хониной, в углу электрический камин. Рассказывая о себе, Наина Хонина соблюдает законы жанра: меняет интонации и позы, жестикулирует, смеется и вздыхает.
В ДЕТСТВЕ Я РАЗГОВАРИВАЛА СО ЗВЕЗДАМИ
Я родилась в Свердловске, в актерской семье, и у меня всегда спрашивали: «А ты тоже хочешь стать актрисой?» Поэтому сначала актерская профессия вызывала у меня сильный протест: «Нет, нет, и еще раз нет!» А началось все с эмоционального всплеска.
Рязань, театральное общежитие, четвертый класс. Родители уехали на выездной спектакль и оставили меня одну. Вечером я включила радио, а там запись «Грозы» Островского. И настолько она меня захватила, что я побежала, схватила томик с пьесой и начала прочитывать все монологи. И так рыдала и переживала вместе с героиней, что дошла почти до беспамятства. Этот эмоциональный накал перевернул что-то у меня внутри, захотелось испытывать его снова и снова.
Второе потрясение было в 16 лет. Мы изучали зарубежную историю, и я заинтересовалась Жанной д’Арк. И в выпускном классе, когда все писали сочинения о своих кумирах, в основном о героях Гражданской и Великой Отечественной войны – Павке Корчагине, Олеге Кошевом, – я написала о свободолюбивой француженке. Так засел во мне ее удивительный образ.
Мне всегда казалось неприличным сидеть на родительской шее. Поэтому в 18 лет я ушла из-под родительского крыла, уже имея ставку актрисы в Калининском драмтеатре. Потом я часто размышляла: каким характером нужно обладать, чтобы вот так упорхнуть из семейного гнезда, и как нужно верить в своего ребенка, чтобы его отпустить. Родители всегда верили, что я найду свою дорогу. Мы не виделись в течение всего театрального сезона, но я постоянно писала им очень откровенные письма, часто спрашивала совета. Благодаря маме эти затертые, пожелтевшие письма до сих пор сохранились.
В детстве я любила разговаривать со звездами. Как-то вечером я сидела на лестнице, и одна звезда подмигнула мне. «Ты хочешь со мной дружить? – спросила я. – Тогда ты моя». Так у меня появилась путеводная звезда, которую я всегда находила на небе. Потом она на время пропала – это совпало с плохим периодом в моей жизни. Но когда я вступила на тверскую землю, как раз был поздний вечер – я сразу нашла ее на небе. Это был знак судьбы.
Первый раз Георгий Адольфович Георгиевский, главный режиссер Калининского областного театра, сразу с автобуса повел меня в театр. Мы пришли со стороны Свободного переулка. Берясь за ручку двери, он произнес: «Здравствуй, родной». Рядом никого не было. Оказалось, так он здоровался с театром.
И с того самого момента все годы, когда я также прихожу со Свободного переулка, я тоже говорю театру: «Здравствуй, родной».
В Калинине я начала работу со старой актерской приметы. Нужно взять пятак и в полночь с двенадцатым ударом выйти на середину сцены и прибить его к половице. И тогда ты будешь «царить» в театре. По этой же причине я люблю фиолетовый цвет– «цвет королев», он мне идет (улыбается).
И вот я пошла по сцене почти в полной темноте, при свете одной лишь тусклой лампочки. Подхожу и сквозь этот бледный свет вижу еще один вбитый старый, затертый пятак. «Кто это тут пятак оставил?!» – негодовала я. Но свеликодушничала и не стала выдергивать, прибила рядом.
На следующий день репетиция. Вся труппа сидит в зале, а Георгиевский выходит на сцену, и вдруг у него глаза лезут на лоб, и мощным голосом, от которого люстры дрожат, кричит, как в сказке «Три медведя»: «А кто это прибил рядом с моим пятаком свой пятак?» Оказалось, он тоже был из актерской семьи и знал приметы…
До 1974 года мой пятак был там, и можно сказать, что в творческом смысле у меня была царская жизнь. А потом случился ремонт, и все сковырнули, и такого уже не было…
АКТЕР ЖИВЕТ С ОБОДРАННОЙ КОЖЕЙ
Люблю сильные и характерные роли, после них долгое время трудно прийти в себя. Когда я играла Татьяну в спектакле по «Обрыву» Гончарова, мой последний монолог заканчивался молитвой. И каждый раз перед спектаклем я молилась в церкви, чтобы получить благословение на эту роль. Лишь тогда у меня появлялось чувство, что все состоится и я сыграю.
Однажды помолилась, вышла из церкви, но что-то не отпустило. Думаю: «Все – завалю спектакль». Иду с этим чувством по Советской, и вдруг навстречу батюшка: высокий, идет размашистыми шагами… Хотела метнуться, но уже проскочила мимо… Эх. Оглядываюсь – и он тоже. И я поняла, что это знак. Подбежала и попросила благословения. Он благословил, а я ему: «Надо же, я почти прошла мимо, и все-таки вернулась…» «Это вам ангел пинка дал», – ответил он мне.
Какая прелесть! Вот так надо, чтобы иногда нам ангел пинка давал (смеется).
Самое главное для актера – эмоциональный настрой. Актер живет с ободранной кожей, воспринимая все вокруг и впитывая мир как губка. Все остальное – постоянная работа над собой и опыт: речь, дикция и прочее. Конечно, природные данные видны сразу, а дальше – как человек ими распорядится.
Актерское мастерство – не работа и даже не хобби. Это образ жизни, служение. Для актера театр – храм, пусть театральный и светский. Это понятие заложено во мне моими родителями, а потом и учителем – Георгием Георгиевским. Он научил нас летать и вложил в наши души это служение театру.
В театр, как в монастырь, приходят навсегда. В храме борются за человеческую душу, и в театре то же самое. В Библии 10 заповедей, по которым мы живем, – ничего придумывать не надо. В театре те же самые заповеди и те же семь смертных грехов: зависть, гордыня, алчность… это все нам близко. Когда театр – храм, то все получается. А когда только «коммерческий продукт», конечно, нет. Поэтому главное – делать свое дело, а все остальное: склоки, споры, ссоры – это ненужная суета. Сейчас во многих творческих организациях бытует совершенно дикое «чиновничье» слово – «услуга». Отвратительно просто. Театр, как и хорошая музыка или книга, – это не услуга, а служение.
СПЕКТАКЛЬ «МАТЬ» ЧУТЬ МЕНЯ НЕ УБИЛ
У меня были случаи, когда казалось, что роль не сыграна до конца. Так, в спектакле «Мать» Карела Чапека я играла главную героиню. Сыграли удачно, зал аплодировал, но после него осталось ощущение, будто у меня что-то не получилось. Это не высказать словами – просто движение души, которая мается. Не дал, видимо, ангел мне пинка как следует.
И вот прошел год-два. Начался Афган, потом Чечня… и не было в это время ролей. Была какая-то от этого мука: актеру трудно без новой роли. И я сама инсценировала «Мать»: поставила моноспектакль. А толчком послужила статья к 30-летию Победы о том, как журналист пришел в гости к старой знакомой. Сюжет – он ежегодно приходит ее поздравить на 9 Мая, а у нее сыновья и муж остались на войне. Дверь приоткрыта. Он входит и видит накрытый белой скатертью стол, на нем свечи, столовые приборы и щи. И мать сидит и разговаривает со своими родными. Меня так и шибануло! Вот оно, что душа требует! Вот эту мать я и сделала. Они все живые для нее. И до конца пьесы неясно, отпускает она последнего, 16-летнего сына тоже воевать или нет.
Спектакль глубоко задел зрителя. Он стал участником Международного фестиваля моноспектаклей в Москве. Играла я его пять лет, и это было очень сложно. Бывало, что зрители выходили и спрашивали у билетеров: «Нет ли валерьяночки?» Было такое, что проснулась после одного спектакля от странного чувства, зажгла свет, а у меня вся подушка в крови… Вызывали скорую: оказалось, было высочайшее давление.
В итоге я попросила снять спектакль, потому что понимала: он меня убьет.
Я не даю советов молодым актерам. Раньше, 20 лет подряд, я преподавала в театральном училище: занималась сценической речью. Все советы, домашние задания, напутствия были там. Но, когда ребята выходили в жизнь, каждый шел своей дорогой. Я никогда не подойду и не посоветую: они уже состоявшиеся актеры. Если спросят – другое дело.
Я служу только своему храму. Когда заканчивала Школу-студию МХАТ, наш ректор – мощнейшая личность Вениамин Радомысленский – предложил мне без экзаменов перейти на пятый курс стационара в Москве. В театре хотели поставить «Бесприданницу», и была нужна русская Лариса. Ничего себе предложение, сразу во МХАТ!
Но я отказалась. Папа Жора (так студенты прозвали между собой Георгиевского) сказал, что он беспокоится о дальнейшей судьбе театра. Как я потом узнала, он собирался уходить. И я решила остаться, так как мне нужно было следить за своим храмом.
К классике у нас в театре относятся бережно. Традиции нужно соблюдать, а не переделывать. Раньше у нас ставилось много и современных хороших пьес, а сейчас затишье. Конечно, они есть, но это не то, о чем хочется поговорить. Тверская публика любит классику, мы ее приучили. Конечно, любому человеку иногда хочется вырваться и посмотреть что-то новенькое. Поэтому мы удовлетворяем всех: даем разный репертуар.
В театре главное – чтобы зритель дотянулся до нас, а не опускался до плинтуса. Мы и так находимся на сцене, немного возвышаясь, и разговариваем со зрителем. Разговаривать – значит донести то, что ты хочешь, что в тебе существует, свою внутреннюю молитву.
Я пролистываю в голове свой каждый день после спектакля и без. Смотрю, что хорошо, что плохо. А еще я заканчиваю свой день обязательно с молитвой за всех, кто был со мной в этот день, ну и обязательно за родных и близких. И всегда: «Боже, храни мой театр!»
Анастасия РОМАНОВА
0
