Долгое время Александр Харченко был одним из самых известных и уважаемых тверских журналистов. Его «мирной» работой было освещение для федеральной ленты ИТАР-ТАСС событий, происходящих в Тверской и Смоленской областях. Но одновременно, начиная с 1989 года, он регулярно ездил в командировки в горячие точки, вспыхивающие на карте и бывшего СССР, и всего мира. Саша едва не погиб в Чечне – его удостоверение нашли на поле боя, и теперь он считает день, когда ему удалось уцелеть, вторым днем рождения. Харченко освещал события с захватом отрядом Шамиля Басаева больницы в Буденновске, его статьи – это взгляд очевидца самых крутых виражей истории последних десятилетий.
.jpg)
С 2014 года Александр Харченко на пенсии. Недавно у него произошла беда: многолетние стрессы дали о себе знать тяжелым диабетом, и пришлось ампутировать ногу. Но сейчас, потихоньку адаптируясь к новым обстоятельствам, Александр Антонович готовит новую редакцию своей книги «Давайте не встречаться на войне». Он предоставил нам новый рассказ из своих мемуаров «Блокнот корреспондента. Таджикистан-94» (печатается с сокращениями).
Литературные посиделки
В центре Душанбе, когда темнеет, начинается стрельба. Это постовые милиционеры садят из «калашей» короткими очередями, преодолевая тем самым собственный страх.
В эту какофонию гражданской войны вмешиваются аккорды русского баяна, выводящего популярные мелодии прошлых лет. Это после рабочего дня в поэтическом отсеке – небольшом зале редакции еженедельника «Воин России» 201-й мотострелковой дивизии – отводит душу ответственный секретарь майор Володя Катунин.
В свободное от службы время военный люд из разных подразделений собирается в редакции – одном из укутанных маскировочными сетями вагончиков, стоящих во дворе гарнизонного Дома офицеров. Несмотря на стрельбу за окном, здесь звучат стихи, в основном собственного сочинения, шумят литературные споры о роли поэзии в жизни современной армии. Устроившись на видавшем виды стареньком диване и окружив стол с нехитрой едой, дружно обсуждают последние события в республике. Угощаются легким вином из ближайшего дукана или «таджикским шампанским» – не добродившей виноградной газировкой.
Что касается самой газеты – обычной «дивизионки», то благодаря стараниям редактора подполковника Александра Рамаданова она превратилась в популярный многостраничный еженедельник.
В нем печатались собственнные материалы о жизни дивизии и действиях Коллективных миротворческих сил (КМС), были и тексты маститых журналистов московских изданий, приезжавших в Таджикистан в командировку. Благодаря Рамаданову они быстро осваивались в сложной политической обстановке. После, вернувшись в Душанбе из поездок по республике, отдавали ему варианты своих материалов, которые с интересом читали и таджики, и представители русской общины.
Стихи и музыка, музыка и стихи
В этот вечер в зале, где обычно проходило заседание редакционной коллегии, собрались гости и журналисты. Свободных мест, как всегда, не было.
Было шумно и весело. Играл баян, лились стихи про армейскую дружбу, красивых женщин, которые в информационных телепрограммах рассказывали про погоду, звучала баллада Катунина про шеврон 201-й дивизии: «Я по Москве шагаю в камуфляже с оттенками пустынь, лавин и гор. И чувствую себя, как негр на пляже, и коммерсантов любопытный взор… Да я, конечно, далеко не первый, кто вынужден хапугам объяснять, как нелегко ребятам 201-й любимую Россию охранять!..»
Катунина в армейской среде знали не только как хорошего журналиста и талантливого военного барда, но и односельчанина самого Шукшина. Майор знал наизусть много отрывков из рассказов Василия Макаровича. Особенно хорошо ему удавалось изображать Броньку Пупкова из «Миль пардон, мадам!». Вот и сейчас об этом его попросил сидящий у окна горбоносый подполковник с седеющей шевелюрой.
– Володя, доставь удовольствие, – попросил Борис Охтинский, а это был он, поглаживая музыкальными пальцами усики, модные у русских офицеров времен Первой мировой войны.
Возвышаясь над столом, как крутой берег над алтайской рекой Катунь, держа в руках пустой граненый стакан, майор стал весьма талантливо изображать деревенского словоблуда и выдумщика, которого, по словам самого Пупкова, командование послало с заданием ликвидировать самого Гитлера.
– Я выстрелил, и я… промахнулся… – понизив голос, печально произнес рассказчик. После этого он протянул в сторону хохочущих слушателей стакан. И словами Броньки закончил: «Прошу плеснуть!..»
Стреляли пробки шипучки, и «таджикское шампанское» водопадом лилось на пол.
– Можно я почитаю? – нарушил паузу Охтинский.
У него есть привычка во время застолья достать из куртки замусоленную до блеска записную книжку, где понятным только ему почерком теснятся стихи. Так было и на этот раз. На секунду задумавшись, чему-то улыбнувшись, Борис начал читать.
Установилась тишина, которую нарушал только голос автора.
Лучше пулю в лицо, чем штык-взгляд в спину.
Пока живы комбаты Афгана,
Будет и шампанское при свечах…
За ветер – дыхание звезд…
Присно и во веки веков
Честь имею…
– Из спецов, – наклонился ко мне Рамаданов. – Говорит на пяти языках, в том числе на дари и китайском. В феврале 89-го последним вышел из Афганистана. Сопровождал военных наблюдателей ООН.
Последний из шурави
Принято считать, что последним вышел из Афганистана командарм Громов. На мосту в Термезе. Но было еще одно направление: от афганского кишлака до советской Кушки. Здесь два ооновца – канадец и фиджиец – должны были лично подтвердить «прекращение статуса пребывания иностранных войск в Афганистане». Их сопровождал тогда еще майор Охтинский.
Рассказ Охтинского. Диктофонная запись.
«…Я хорошо запомнил заснеженное февральское утро. Ветер колючим снегом царапал лицо, норовил залезть под бушлат. Лязгая гусеницами по каменистой дороге, мимо ооновского поста прогромыхал тягач технического замыкания последней советской колонны. Бензобак «джипа» c буквами «UN» на боку был пуст. И тут из морозной дымки, как по щучьему веленью, выехали и остановились перед нами грузовик и «УАЗик». Из него выскочил долговязый капитан и прогремел голосом оперного баритона:
– Горючку привез!
Когда заправили «джип» и погрузили в него коробки с вещами ооновцев, мою спортивную сумку, капитан сказал:
– Садись, майор, к нам. А эти, – он показал рукой на канадца и фиджийца, которые, несмотря на холод, так и не сменили голубые береты на зимние шапки, – пусть едут за нами.
Я сказал, что должен ехать с ними.
Капитан пожал плечами:
– Хозяин – барин.
Так и добрались до советского берега реки Кушка. Здесь нас ждали десятки журналистов и солдатские матери, разыскивающие своих сыновей, о судьбе которых им ничего не было известно. Канадец, указав на меня, сухо произнес: «Насколько я понимаю, за спиной этого офицера в западной части Афганистана советских подразделений нет…»
***
Эта запись сделана, когда мы с подполковником сидели в моем гостиничном номере после литературной встречи в «Воине России» и пили спирт. Нам было о чем поговорить: Борис из Петербурга, а здесь – в командировке. А я многие годы жил в Таллинне, но университет закончил в Северной Пальмире.
Позже я обратил внимание на то, что мой новый друг всегда находит время, чтобы набросать в блокноте несколько поэтических строф.
Крестится на полковой КПП
Совсем питерская старушка
из Курган-Тюбе,
Не стыдящаяся назвать
своей родиной
Советский Союз…
Тогда я и представить не мог, что журналистские дороги еще не раз сведут меня с Охтинским на Балканах и на Северном Кавказе. А пока мы договорились встретиться на следующий день после обеда у Рамаданова.
Письмо братьям-моджахедам
Борис что-то активно обсуждал с редактором. Когда я вошел, он замолчал. А редактор махнул мне рукой: «Заходи и послушай! Тебе будет полезно!».
– Значит, так, – продолжил Охтинский, – свои угрозы боевики оппозиции уже начали выполнять. Во вторник обстреляна наша колонна. Есть убитые и раненые. Огонь велся из кишлака Моймай. Рядом с ним расположена 12-я пехотная бригада, но, по нашим данным, его люди в этой истории не замешаны.
– Согласен. Это похоже на провокацию, – покачал головой Рамаданов.
Охтинский повернулся ко мне:
– Сложность в том, что это происходит на фоне разногласий между Визирем, одним из руководителей Движения исламского возрождения Таджикистана, и Сарбозом – командующим вооруженными формированиями оппозиции. Визирь хочет установить полный контроль над ними. Об этом поговорим позже.
– Есть информация, которая, наверняка, тебя заинтересует, – загадочно произнес Охтинский, доставая из кармана куртки смятый лист. – Почитай, это дословный перевод:
«Во имя Всевышнего!
Здравствуйте, афганские братья-моджахеды! Хваление Аллаха!
Мы, обездоленные мусульмане из вахшских земель Таджикистана, вспоминая Аллаха, хотим, чтобы вы, по мере возможности, оказали помощь своим братьям…»
Я сделал пометку в блокноте. Под текстом стояла круглая печать мечети Мавлави Ходжи Мозаммаджона.
– «Обездоленные мусульмане» просят у мулло Кандагари не хлеба и мяса, а оружие, которое чаще всего получают, как и наркотики, – уточнил Охтинский. – Эту записку пограничники нашли у одного из местных жителей и передали мне. Можешь использовать в своих материалах.
– Чуть не забыл, – потянулся за сигаретами Рамаданов. – Помощник командующего миротворческими силами по артиллерии полковник Татаринов предлагает журналистам центральных изданий завтра посетить одно из его подразделений. Вот что пока могу сказать. Поедешь?
– А то!
– Тогда в восемь утра будь на КПП дивизии. Туда за приглашенными журналистами придет машина, а дальше, как обычно, вертолет.
В тот вечер поэтическая волна захлестнула и меня. Тему не нужно было придумывать. Она фонтанировала во мне.
…И Катунин поет под баян
Удивительно строго.
Про туман и про Волгу,
Сиреневый вечер любви.
Я кручу телефон,
В рубке сонная Светка – связистка:
Я – «Дилемма» – «Рубин»? Связи нет.
Тверь? Сигнал не проходит два дня.
Предо мною дилемма,
Как чистая музыка Листа.
Выбираю войну.
Нет Твери, нет «Тайфи»…
Все, ребята, пока!
На обратном пути в Душанбе, устроившись в вертолете на бочке с топливом, я сочинял репортаж для агентства.
Шуроабад /Республика Таджикистан/. «Сегодня при поддержке артиллерии КМС в районе 13-й заставы Московского пограничного отряда воины Министерства безопасности РТ и российские пограничники пресекли попытку вооруженного вторжения в Таджикистан из Афганистана большой группы боевиков оппозиции и афганских моджахедов…»
В ходе боя, во время которого артиллеристы применили реактивные установки залпового огня «Град», банда отступила на афганскую территорию с большими потерями, оставив трупы, среди которых были двое в черных комбинезонах. По словам офицера госбезопасности, это так называемые черные аисты – воины спецназа Исламского государства Афганистан, которые участвуют только в серьезных боевых столкновениях…»
Заголовок текста, который я отдал Рамаданову для «Воина России», возник сам собой – «Град» среди ясного неба».
«…Что же произошло в районе местечка Чуск, где расположен пост Министерства госбезопасности Таджикистана? Утром при видимости менее двадцати метров боевики непримиримой оппозиции и афганские моджахеды попробовали прорваться на этом участке таджикско-афганской границы. На помощь парням из госбезопасности поспешили российские пограничники, а артиллеристы КМС подготовили к стрельбе «Грады» и самоходные артиллерийские установки.
– Здесь они не тащат наркотики и оружие, а в открытую воюют против нас, – пояснил Морев и брезгливо добавил: – Отрабатывают свои тугрики.
Наш разговор прерывает сообщение корректировщика. И вот уже снова фыркают «Грады» – внуки легендарных «Катюш» времен Великой Отечественной войны. За ними грохочут САУшки. Каменистая земля дрожит, как при начале подземных толчков. Закладывает уши, но ненадолго. Сказывается привычка.
Командир огневого взвода миротворцев – лейтенант – совсем мальчишка с темно-каштановой бородой с гордостью говорит мне, что «здесь пристрелян каждый квадрат». Ему нельзя не верить. Буквально вчера он спустился с гор (отсюда и борода), где месяц корректировал огонь батарей миротворцев.
Лейтенант не хочет говорить о политике, жестко и коротко отвечает на мой вопрос: «Я – российский офицер и выполняю здесь свой долг».
Снова стреляют «Грады», унося смертоносный огонь и металл в горы. Сидящий на радиоперехвате таджик бойко переводит, о чем переговариваются боевики. Неожиданно заливается смехом. В данной ситуации это выглядит странно и неуместно. Морев недовольным голосом бросает ему:
– В чем дело, Турсун?
– Товарищ майор, их штаб запрашивает боевиков: «Как стреляют шурави?»
– Те в ответ: «Очень даже точно. Одна ракета попала прямо в голову Анвара, а потом взорвалась…»
– Знай наших, – приглаживает пышную шевелюру Татаринов.
Подводя итоги, он говорит журналистам: «Там, где есть возможность не использовать людей, несмотря на то, что каждый выстрел, а у «Града» в одной обойме их сорок, стоит дорого, мы стреляем. Одновременно предупреждаем противника о бессмысленности дальнейшего кровопролития…»
Суеверие бородатого лейтенанта
Под этими заметками я приписал в блокноте: «Неподалеку от «Градов» на сером камне увидел иглы дикобраза. Красивые – коричневые с серыми кольцами. Хотел взять несколько штук, но лейтенант отсоветовал, мол, они приносят неприятности. Я не был суеверным, и, когда уезжал, не выдержал и прихватил с собой пару экзотических сувениров….»
Мое стихотворение «Ночь перед боем» было опубликовано в ближайшей подборке литературной страницы «Воина России». И тут начались неприятности, о которых меня предупреждал суеверный лейтенант.
В редакцию ворвалась разъяренная телефонистка Светлана. И с порога заявила, ссылаясь на мое стихотворение, что на дежурстве не бывает сонной. «Это могут подтвердить все телефонистки! Требую опровержения!..»
Об этом мне, не без смешка, сообщил Рамаданов, когда я вернулся в Душанбе из поездки в Курган-Тюбе.
– Радуйся, что в тот момент ты не попался этой дамочке 58-го размера.
Я оправдывался, что это просто поэтический образ, не больше. О существовании Светки никогда и не слышал.
Рамаданов выслушал мой лепет, ухмыльнулся и отправил меня на коммутатор, объясняться с телефонисткой – в тот день была ее смена.
С тех пор, когда разговор заходит о суеверии, я почему-то вспоминаю перья таджикского дикобраза и бородатого лейтенанта-миротворца.
Александр Харченко
0
