Ветераны нефтяной отрасли – герои нашего спецпроекта (см. статью о Николае Рязанцеве «Нефть: сливки сняты, нужны инновации»). В этот раз мы знакомим читателей с Владимиром Осадчим, заведующим лабораторией метрологии НПП «Энергия». Несмотря на свои 77 лет, Владимир Михайлович держит себя в прекрасной физической и интеллектуальной форме, продолжает заниматься спортом и научной работой. Он провел небольшую экскурсию по предприятию и рассказал о современных технологиях, а также о том, как все начиналось.
На фото: Нейтронный генератор разработан на базе нейтронной трубки, которая и является источником нейтронов для облучения горной породы в скважине. Нейтроны попадают в породу и, возвращаясь, несут определенную информацию о ней
Испытания нейтронных генераторов
– Для того чтобы определить, где в скважине залегает нефть или газ, геофизики используют естественные и искусственно созданные различные физические поля: магнитные, тепловые, радиоактивные, электрические, акустические и другие, – рассказывает Владимир Михайлович. – Как это работает, проще всего объяснить на примере температуры. В Западной Сибири на каждые 100 метров в глубь земли температура повышается на 3,3 градуса, и, если нефти и газа в скважине нет, на графике мы должны увидеть градиент – прямую линию. Если же прибор на определенных глубинах фиксирует отклонение от нормы в сторону понижения температуры, то, значит, там есть газ, при истечении которого, как известно, происходит охлаждение. Что касается нашего предприятия, то мы в основном сконцентрированы на радиоактивных методах.
Специалисты НПП «Энергия» разработали и выпускают многофункциональный нейтронный генератор на базе запатентованной уникальной нейтронной трубки, которая и является источником нейтронов для облучения горной породы в скважине. Нейтроны попадают в породу и, возвращаясь, несут определенную информацию, которая потом обрабатывается с помощью специальных программ на компьютере.
Владимир Осадчий заведует лабораторией метрологии, его задача – эталонировать прибор таким образом, чтобы он корректно выдавал информацию в виде физических величин. Для этого используют искусственно созданные образцы горных пород, параметры которых задаются и известны. Прибор последовательно устанавливается на один из образцов горной породы, которая облучается нейтронами. Полученная информация при облучении горной породы образца регистрируется специальными датчиками в виде цифровых кодов, графиков, а затем с помощью программ переводится в физические величины (например, плотность, которая задана заранее и известна).
– Нейтронная трубка изготавливается на одном из оборонных заводов, поскольку это технология двойного назначения, – говорит Владимир Михайлович. – Геофизическая аппаратура в чем-то превосходит даже космические аппараты. Представьте, космические аппараты испытывают колоссальную нагрузку в течение не более двух-трех минут, а наши приборы могут исправно работать часами при таких же экстремальных условиях. Давление в скважине поднимается до 1000 атмосфер, температура достигает 200 градусов, ускорение доходит до 10 g, а прибор работает стабильно, не меняя параметров в течение десятков часов, а то и суток. Перед исследованием скважин все геофизические приборы проходят специальные испытания.
Владимир Михайлович показал мне термобарокамеру, сделанную из ствола пушки. Прибор герметизируют внутри камеры, затем давление нагнетается до 1500 атмосфер, температура поднимается до 150 градусов.
Термобарокамера сделана из ствола пушки
Испытания Владимира Осадчего
Жизнь Владимира Михайловича была не менее сурова, чем испытания нейтронных генераторов. Но он также стоически выстоял.
– Я из поколения детей войны. Родился 14 января 1941 года в Воронежской области, отец мой погиб где-то на Ленинградском фронте. Во время войны я был с бабушкой и дедушкой в деревне, мы попали в оккупацию. И вот заходит в избу немец, а меня спрятали на печи. Я испугался, запищал. Немец взял меня на руки, а я возьми да и обоссы его… Так что иногда я в шутку говорю друзьям: «Я тоже воевал, ребята…» Немец оказался с чувством юмора, нас тогда не тронул.
– Как вы тогда жили?
– Немцы отобрали корову и вообще все, что можно. Весной мы выходили на поле, в старой пашне искали грибочки, ели все, что росло на огороде. Когда пришли наши войска, фашисты все побросали. Помню, мой дядя долго потом катался на немецком велосипеде.
Мама у меня была юристом, и после войны она поехала устраиваться на работу в Ленинград, но, пока мы добирались, вакансию заняли. Нам пришлось ехать в Кронштадт, военную крепость, там я и пошел в школу.
– Кем вы хотели стать в детстве?
– Как и все мальчишки, моряком, летчиком. В 1948 году, когда Черчилль произнес знаменитую Фултонскую речь, у нас стали проходить военные маневры: работали дымовые установки, летали самолеты. Мы, мальчишки, радовались – не надо ходить в школу. Но военным я не стал, другая профессия нашла меня сама.
В девятом классе я сильно заболел, врачи рекомендовали сухой климат. По окончании школы я отправился в Туркменистан, в Ашхабад. Тогда город был в плохом состоянии, особенно после страшного землетрясения 1948 года, в котором погибли тысячи человек. В Ашхабаде я видел много домов, ушедших под землю.
В те годы шел активный поиск нефтяных и газовых месторождений в Каракумах. Я устроился работать на геофизическое предприятие, которое занималось в Каракумах поиском и разведкой газонефтяных месторождений. На самолете Ан-2 меня доставили с бригадой на буровую, где сначала под присмотром, а потом и самостоятельно я определял в пробах пород наличие газа и его состав.
Потом я познакомился с ребятами, которые занимались исследованием пробуренных скважин, стал расспрашивать их, где они учились. Тогда я решил твердо поступить в Московский институт нефти и газа имени Губкина. Учился почти шесть лет, у нас часто проводилась практика, в том числе и в Калинине.
На заре геофизики
– Куда вас направили работать?
– Город Стрежевой в Томской области. Мы с женой летели зимой из Тюмени часов пять на самолете Ан-2 (другие не летали). Сели ночью на картофельном поле, участковый милиционер довез нас до барака моего начальника?– жену в кабине, меня в кузове, я чуть не околел.
Геофизика в Стрежевом тогда только начиналась, дорог не было, на скважины доставляли на вертолетах. Поработал 13 лет на каротаже, потом в аппаратном цехе, где делают приборы, затем начальником гидродинамической лаборатории.
За годы работы в Стрежевом были всякие случаи, и смешные и трагические. Расскажу один. Нас, геофизиков, на буровую забрасывали с удовольствием, а вот забирали очень долго. Мы с товарищем устали ждать и решили пойти пешком. Нужно было перейти речку, а дело было весной – вода потекла прямо поверх льда. Мы сделали колья и пошли. Вдруг на середине провалились, но не отступили. На берегу сняли с себя одежду, выжали и побежали. Я был тогда спортсменом и понимал, что добегу, мой товарищ был слабее, но я его не бросал, подбадривал: «Беги, а то замерзнешь». Наконец на километре 25-м мы начали сдавать и вдруг услышали вдали: з-з-з-з – как комар. Это за нами выслали машину. А ведь легко могли бы и замерзнуть.
– Вы были довольны условиями жизни?
– Условия в те годы в таких городах, как Стрежевой, Нижневартовск, Нефтеюганск, Сургут, были ужасными, особенно в первое время. Трагические страницы истории нефтедобычи малоизвестны. Вокруг этих городов быстро образовались кладбища, на которых лежали совсем молодые ребята. Были случаи, когда они просто замерзали на улице, их находили весной и называли подснежниками.
Туалет, вода были на улице. Зимой колонки замерзали, один раз пришлось поить детей водой из батарей…
– А почему не растопленным снегом?
– Снег еще хуже, он грязный. Из нефти выделяется газ – его называют попутным, отводят в специальную трубу и поджигают. С самолета я видел море факелов недалеко от Стрежевого. В газе чего только нет! А ведь газ попадает в воздух, оседает на землю. Здоровье людей страдало, особенно жалко было детей. Я сейчас очень жалею, что мало времени уделял семье. Уходил на работу рано, приходил поздно, но такая тогда была установка партии – все для нефти, а люди потом. Это в Канаде уже тогда работали вахтовым методом, оставляя жен с детьми дома, в тепле и уюте. Мы же тащили за собой в эти нечеловеческие условия свои семьи.
Предприятия на обломках института
– Как вы оказались в Твери?
– После 13 лет работы в Стрежевом меня перевели в Нижневартовск, на геофизическое предприятие «Спецнефтегеофизика» главным инженером. Мне это нравилось: геофизика бурно развивалась, каждый год внедряли новый метод. Многую аппаратуру разрабатывали и изготовляли на предприятии.
Проработав в Западной Сибири 38 лет, я почувствовал, что здоровье сыплется, да и сменилось руководство, и мы с женой решили уехать. Она из Тюмени, я из Кронштадта, мы решили остановиться посередине, чтобы не обижать ни ее, ни моих детей. В Твери я работал сначала в «Герсе» у Николая Белякова, а потом Владимир Черменский пригласил меня в НПП «Энергия».
– Почему именно в Твери сформировалась сильная школа геофизики?
– По стране было много институтов, и встал вопрос об объединении усилий, о создании головной организации. В Москве не получилось, принято было решение остановиться на Твери, между двумя столицами. Так появился институт «Тверьгеофизика», его первым директором был Петр Бродский, талантливый организатор, пробивной человек, сумевший выбить 200 квартир для своего коллектива. Он создал этот коллектив и заботился о нем. С распадом Союза прекратилась финансовая поддержка института, сейчас его нет.
Но в Твери остались специалисты, которые на обломках института создали частные геофизические предприятия. Руководитель ООО НПП «Энергия» Владимир Черменский, доктор технических наук, всю жизнь посвятил радиоактивному каротажу, под его руководством специалистами нашего предприятия разработаны, изготовляются геофизические приборы и технологии, которые востребованы на мировом рынке.
Эталонирование: прибор последовательно устанавливается на один из образцов горной породы, которая облучается нейтронами
«Каротаж» – от французского «морковка»
Геофизическое исследование скважин принято называть каротажем, хотя это искаженное слово от французского carotte?– буквально морковь.
– В 1920-х годах СССР пригласил французскую фирму научить наших специалистов исследовать скважины, – рассказывает Владимир Осадчий. – Французы извлекали керн – колонку горной породы, она в виде цилиндра, но конец сужается и напоминает морковку. В?разговоре друг с другом они называли это carotte. Наши услышали, и так возникло слово «каротаж», оно вошло в научный обиход.
Дмитрий КОЧЕТКОВ
0
