Через Тверскую область проходит трасса Москва – Рига, и меня давно интересовал дорожный указатель недалеко от Ржева, информирующий, что до Риги 500 километров. Всего-навсего расстояние почти как из конца в конец Тверской области. Но уже Даугавпилс, расположенный недалеко от границы с Россией, выглядит совершенно иначе, чем Ржев, хотя наверняка когда-то Ржев был гораздо богаче и успешнее.
Как спасти деревянный модерн
В эти новогодние праздники я посетила Латвию по приглашению известного российского правоведа Елены Лукьяновой и ее мужа Сергея Тимофеева, с которым мы когда-то участвовали в одной развеселой кампании по выборам мэра Твери (тогда избрался Олег Лебедев, но мы работали на его конкурента, все было почти как в фильме «День выборов»). Удалось побывать только в Риге и в Юрмале, где живут Лена с Сережей, но кое-какие выводы я сделала и хотела бы поделиться ими с нашими читателями.
Юрмала – это город деревянного модерна начала XX века, модная дачная местность, куда выезжали на отдых не только из Риги, но и из Санкт-Петербурга, а также город современной архитектуры, домов, где архитекторы не отказывают себе в фантазии: огромные окна, большое количество дерева в отделке фасадов.
Почему бедная Латвия (а все встреченные мною местные жители – и латыши, и русские экспаты – подчеркивали, что Латвия – бедная страна) сумела сохранить столь элегантный облик, а подобный юрмальскому деревянный модерн в Кимрах Тверской области превратился в трущобы и почти еженедельно гибнет в пожарах – то ли случайных, то ли предумышленных?
Почему в России исчезли «старые города»
В моем детстве, в 1970-х – начале 1980-х годов, мне еще довелось застать в наших городах остатки того, за чем мы теперь ездим в Европу, – остатки старого города. Застала я их в центре Твери и в Туле.
И я помню, как за 60 лет без частной собственности двух- и трехэтажные особнячки, которые строило наше более или менее зажиточное население до революции, стали коммунальными трущобами. Дом, рассчитанный на одну семью, заселялся переезжавшими в город крестьянами, которые становились рабочими на строящихся в городах заводах и фабриках. Все они ждали свои отдельные квартиры – с собственными туалетами и ванными, с отдельными кухнями. А пока ходили в дощатый сортир во дворе. И варварски относились к своему временному пристанищу.
Уточню: я говорю не о частном секторе на окраинах, куда перевозили деревенские дома на места, «расчищенные» войной и пожарищами, речь идет о настоящих городских домах.
В Туле, где я оканчивала начальную школу, мы жили в купеческом доме постройки XVIII века, со стенами двухметровой толщины, в мансарде, где, как я подозреваю, должна была жить прислуга. Старушка, семье которой когда-то принадлежал этот дом, занимала самую большую комнату, бывшую залу, с лепниной и росписями на потолке.
К нашему дому активно подступал снос. Сносили такие домики буквально в квартале от нас (правда, грянула перестройка, и дом так и остался стоять на своем месте, вместе с жильцами, но в начале 1980-х никто об этом не догадывался – соседи уже въезжали в отдельные квартиры в спальных микрорайонах).
В Твери в домах в центре города было запрещено делать ремонт. Все домики на улицах Володарского, Каляева, Жигарева, Медниковской, Пушкинской, на бульваре Радищева, в начале улицы Урицкого (позже – Трехсвятской), а также в Затьмачье были обречены на снос. Частной собственности не было 60–70 лет, и эти превратившиеся в трущобы кварталы было легче снести, чем ремонтировать. В связи с этим в каждом таком доме было прописано по максимуму родственников – что усложнило выкуп и реконструкцию этих домов уже после наступления капитализма.
Конечно, много таких кварталов было уничтожено Великой Отечественной войной. Те, кто хочет увидеть предвоенную Тверь с уже построенным новеньким речным вокзалом и Домом ворошиловских стрелков, но с еще стоящими вдоль набережной Тверцы старинными особнячками, могут найти на «Ютубе» фильм «Возвращение» 1940 года. Эту набережную разбомбили во время войны: немцам так и не удалось захватить Затверечье, откуда начиналась стратегическая дорога в глубокий советский тыл, Бежецкое шоссе, по которому можно было попасть в Ярославль, Вологду и в другие города, так и не доставшиеся немцам.
То же самое происходило в Москве. Судя по старинным фото, настоящим средневековым старым городом было Зарядье, снесенное для строительства уродливой гостиницы «Россия», а теперь ставшее странноватым парком. Генплан, по которому Москва перестраивалась перед Олимпиадой-80, ликвидировал человеческий облик города, все эти двух-, трех- и четырехэтажные старинные дома, пропорциональной ширины улицы. Вместо них мы получили магистрали с мчащимися автомобилями и полное отсутствие городского шарма.
Эксперимент по замене городского населения
За 70 лет советской власти в России радикально изменился социальный состав городского населения. Как я уже упомянула, большинство из нас – потомки тех, кто приехал в город работать на заводах и фабриках, в крайнем случае учиться в вузах и техникумах. Сельское население в России было необычайно патриархально, его образ жизни не менялся тысячелетиями. И вдруг эти люди, привыкшие жить в мире социально распределенных ролей, под присмотром всей деревни, оказываются в совсем ином мире, где можно не здороваться с соседями, плевать с балкона, материться в обществе женщин и детей.
Исследователь российских городов Вячеслав Глазычев писал, что у нас так и не появилось горожан, таких как на Западе. Он называл наши города с разросшимися спальными микрорайонами, где никому нет дела до того, что происходит у него за дверью, не городами, а слободами.
Вчерашние крестьяне попадали в опустевшие города, дворянско-мещанское население которых либо было репрессировано, либо затаилось, мимикрировало под стиль быдло. То есть более сильная в культурном плане среда не могла сделать из них горожан.
Оттого, например, в домах бизнес-класса в Твери серые железные двери, как в тюрьме, да еще каждый норовит отгородить тамбур, и вместо дворов – автостоянки.
А в Стокгольме даже в кварталах, где живут беженцы из Сомали, двери в подъездах стеклянные и во дворах стоят общественные мангалы для барбекю, чтобы народ мог культурно жарить шашлык.
Реституция: вовремя успели
В Латвии советская власть длилась не так долго – с 1940 года. И когда она закончилась, сразу же была объявлена реституция – возвращение недвижимости и другой собственности прежним хозяевам. Хозяева и их дети часто были еще живы, несмотря на репрессии. Процесс реституции был болезненным, операция по замене местного населения путем отправки его в Сибирь и завозу народа из Пскова и той же Калининской области в Латвии ведь тоже осуществлялась. И многим из приехавших «по комсомольской путевке» после войны пришлось выселяться буквально в никуда. Или платить новым старым хозяевам высокую арендную плату.
Но на внешнем облике городов это отразилось очень хорошо. Помните «пряничный домик» в Кимрах, на автобусной остановке, за судьбу которого все время переживают краеведы? Так вот, в Юрмале таких домиков деревянного модерна не счесть. Как мне сказали, охрана памятников в Латвии тоже свирепствует, но с большим, чем у нас, успехом. Некоторые дома, поражающие своей сохранностью, восстановлены один в один. Сегодня там гостиницы, магазины, кафе.
Недаром многие русские перебираются в Латвию на ПМЖ. Лететь до Риги столько же, сколько доехать на «Ласточке» от Твери до Москвы. Насчет расстояния по автодороге я уже говорила. А еще через Ржев ходит поезд в Ригу.
Народ доброжелательный, все говорят по-русски, хотя в стране очень жестко ведет себя так называемая комиссия по языку: те, кто хочет получить вид на жительство, должны сдать экзамен по латышскому языку.
Закон о языке в стране даже отчасти мешает инвестициям: если, например, итальянская фирма захочет разместить в стране свое производство, директор должен знать латышский. Некоторые местные жители прямо нашли свое призвание – работают «профессиональными латышами-управленцами».
Я познакомилась в Риге с Александром Лапаевым, только что баллотировавшимся в сейм Латвии. Зачем он это делал и как живет русская община в Латвии – читайте в следующем номере.
Мария Орлова
0
