Сегодня на наших страницах мы предоставляем слово Сергею Владленовичу Глушкову, одному из самых заслуженных тверских журналистов, некоторое время назад ушедшему из «Тверской жизни» – газеты, которой отдал 40 лет.
.jpg)
Не удивляйся, читатель, кавычкам у «власти» и отсутствием их у тверской жизни, поскольку речь идет не только о газете с этим названием, но и о том, почему казавшаяся лет 30 назад несокрушимой власть прессы надолго угодила в ироничные кавычки.
Тем, кто подобно мне пришел в журналистику на волне перестроечных перемен, сладким сном кажутся те времена, когда у газетных киосков с утра выстраивались очереди, тиражи прессы неукротимо ползли вверх и ее все равно не хватало.
Теперь-то мы понимаем, что это было больное, лихорадочное время одного из жесточайших кризисов в нашей истории и ностальгировать по нему и глупо, и безнравственно. Однако именно в такие эпохи фундаментальные истины могут предстать в таком очевидно обнаженном виде, что оспаривать их становится невозможно.
И самой, пожалуй, явственно проявившейся истиной предстала в последнее десятилетие минувшего века неоспоримая власть слова. Им не только в буквальном смысле «разрушались города», но и строился, пусть не всегда успешно, новый, более разумный и справедливый мир.
Если говорить конкретно о нашей, тверской жизни, то именно горячим и вовремя сказанным словам мы обязаны тем, что первыми в России вернули себе древнее имя нашей земли. Добрые имена были возвращены десяткам тысяч наших земляков, ставших жертвами бессудных по сути расправ в годы массового террора. Во множестве возрожденных и вновь построенных храмов стали открыто звучать слова евангельской Истины, призывающие к любви и милосердию.
Разве мы, тверские журналисты, не причастны к этим благотворным процессам?
Я хорошо помню ту атмосферу дружеского соучастия в представлявшихся нам тогда очевидно благими делах, которой дышали сотрудники «Тверских ведомостей» и «Тверской жизни». Да, были споры, были расхождения в позициях по конкретным проблемам. Эти споры выплескивались на газетные страницы, побуждая читателей задуматься, выработать свою точку зрения. В ходе этих обсуждений формировалось и проявлялось то, что можно назвать общественным мнением. А с ним должны были считаться все три власти.
Строго говоря, мы, журналисты, не сами по себе, а только вкупе с выраженным через прессу общественным мнением можем представлять эту самую «четвертую власть». Однако чрезмерная близость работников пера к власти создавала соблазны, преодолеть которые смогли далеко не все.
Пресса, ставшая властью, и власть, ставшая прессой
После выборов 1990 года все перемешалось: журналисты довольно легко становились депутатами, депутаты – журналистами. Кризис 1991 года вызвал приток тех и других в структуры исполнительной власти.
Лично мне всего за два с половиной года довелось пройти по всем ступеням: школьный учитель – депутат областного совета – журналист «Тверских ведомостей», затем «Тверской жизни» – председатель областного комитета по делам культуры. Попутно я залетел в одну из возникавших тогда во множестве микропартий, из которой, впрочем, скоро вышел.
Остаться на последней высокой должности мне помешало как нежелание принимать характерные для тогдашней номенклатуры правила игры, так и тяга к перу. Я вернулся в «Тверскую жизнь», решив считать 20 месяцев работы в областной администрации затянувшейся журналистской командировкой.
Самое интересное, что при этом я выиграл во всех отношениях, не исключая материального. Будучи чиновником, я не имел ни права, ни возможности где-то подрабатывать. К тому же чиновничья власть ограничивалась таким множеством факторов, что проводить какую-то свою линию в культурной политике было чрезвычайно сложно. А как журналист, познавший изнутри хитросплетения двух первых властей и работавший в весьма влиятельной тогда областной газете, я был свободен в выражении собственного мнения, с которым были вынуждены считаться все, о ком я писал. Да и возможностей подработать в качестве преподавателя и эксперта-политолога у меня было предостаточно. Так что до самого конца 1990-х годов как журналист я ощущал себя куда более влиятельным человеком, чем в пору пребывания депутатом и чиновником.
В 1995 году я придумал еженедельную рубрику под названием «Политические арабески», ставшую весьма популярной и вызывавшей множество откликов самого разного свойства. В ней я пытался отразить связь происходившего в мире, стране и области, чтобы читатели, независимо от их политических пристрастий, почувствовали личную причастность к переживаемой эпохе. Ее, кажется, читали тогда все.
Но в канун нового, 1999 года редактор Валерий Кириллов издал приказ о моем увольнении «по сокращению штатов». Собратья по перу за меня вступились, разразился длившийся несколько месяцев скандал, итогом которого стал уход из газеты значительной части ведущих журналистов. Приказ о моем сокращении был отменен, но и я ушел – теперь «по собственному желанию».
Уже тогда мне стало ясно, что нельзя писать о политике, одновременно занимаясь ею, то есть борьбой за власть, не исключающей ложь и насилие. Но Валерий Кириллов, бывший очень неплохим редактором еще советской выучки, ввязался в эту борьбу еще в ту пору, когда был избран народным депутатом России, – и не сумел вовремя остановиться. Его судьба оказалась очень показательна: опытный журналист, ставший весьма недалеким и неумелым политиком, был смят и изгнан.
Я вернулся в «Тверскую жизнь», но о возвращении к прежней самостоятельности не приходилось и мечтать. Власть все более и более подминала прессу под себя, полагая, что она существует не для читателей, слушателей и зрителей, а для самой власти.
Девяностые годы выработали у нее представление о «вредности» сколько-нибудь независимой прессы. Мысль о том, что получить представление о реальных результатах своей деятельности власть может только через такую прессу, разбивалась об очевидное для чиновников неудобство читать нелицеприятные мнения о своей деятельности. Уж лучше действовать вслепую, а потом объяснить очевидные просчеты «объективными обстоятельствами». Да и коррупционный фактор никак не способствовал властной любви к свободе слова…
Эпоха пиара
Ее наступление стало очевидным в нулевые годы. Впрочем, отечественный пиар довольно скоро стал сильно отличаться от классической public relation, которой мне довелось заниматься и как преподавателю ТвГУ, и как участнику избирательных кампаний.
Расхождение теории с практикой сразу же выразилось в грубой материальной форме. Плата даже за плохонький предвыборный пиар-текст, выражавший, согласно теории, позицию базового пиар-объекта, в 3–5 раз превышал гонорар за самую глубокую аналитическую статью, выражающую, опять же по теории, позицию только ее автора.
Результат известен: большинство владеющих пером предпочли засунуть свою позицию в известное место и писать за хорошие деньги то, чего хочет заказчик.
Лично я разрешить эту дилемму пытался опять же с опорой на теорию, отчасти мной же и разработанную в одной научной статье. То есть пиар-тексты я писал под разными псевдонимами, строго следуя этике пиара (представьте себе, она существует!), свою же личную позицию по-прежнему выражал в журналистских материалах, подписанных собственным именем. Но довольно скоро этика пиара перестала быть востребованной, и вот уже 16 лет я этим делом не занимаюсь, отказываясь от всех предложений такого рода. А еще немного погодя невостребованной оказалась и моя позиция как раз по тем вопросам, в которых я чувствовал себя специалистом. Причина одна: почти все они касались власти, которая не хотела, чтобы о ней писали бесконтрольно. Тогда я сменил амплуа. Вспомнив о дипломе литинститута, стал писать близкие к литературе семейные очерки под рубрикой «Тверская сага», статьи и книги по краеведению, а последние восемь лет публикую материалы преимущественно православной тематики, что мне более всего по душе. Но читателей у меня стало намного меньше.
А вот у следующего поколения журналистов ситуация, как мне представляется, сложилась куда хуже. Во-первых, хорошие деньги за пиар платить почти перестали, поскольку открытая политическая борьба сошла на нет, а прессу заполнил неявный и потому плохо оплачиваемый пиар. Во-вторых, разбираться в чем-либо достаточно глубоко журналистам стало вовсе ни к чему. Достаточно знать, кого надо хвалить, а кого и за что ругать. При этом провластная и оппозиционная пресса стала мало чем отличаться по сути. Бойкость пера в чести, а вот знания и жизненный опыт нужны только для личного пользования. Да и само слово «журналистика» стало выходить из оборота. Более модное слово «массмедиа» обозначает скорее совокупность средств для манипуляций массовым сознанием. А это, согласитесь, совсем другое.
«Жизнь» или «Ведомости»?
В 2017 году «Тверская жизнь» довольно скромно отметила 100-летие своего существования. На самом деле ее корни гораздо глубже: вышедшая в ноябре 1917 года газета под названием «Пролетарская мысль» была по сути преемницей «Тверских губернских ведомостей», на базе которых она и возникла. Той же была и функция – освещать деятельность исполнительной власти.
«Сильный ход» гендиректора «Тверских ведомостей» Юрия Исакова, в ноябре 2014 года отпраздновавшего 175-летие газеты, реально возникшей в 1990 году как орган областного совета, объясняется просто. Граница между двумя властями к тому времени стерлась до такой степени, что содержать два печатных официоза явно не было смысла. И первым кандидатом на ликвидацию могли стать именно «Тверские ведомости», а не сохранявшая еще некоторую солидность «Тверская жизнь». Наскоро придуманный не слишком круглый «юбилей» сделал такую ликвидацию временно неудобной. А когда Исаков взлетел до правительственных высот, вектор ликвидации был уже переведен на худевшую под его давлением «Тверскую жизнь». Дальнейшее было делом техники. Весьма, к сожалению, грубой.
Но суть процесса, конечно, не в этом сугубо частном моменте.
По сути, мы стали свидетелями гибели нашей печатной журналистики. Судьба газеты, в которой я проработал с перерывами 25 лет, лишь один из примеров этой гибели. Реликты вроде «Каравана» еще продержатся какое-то время. Остальное поглотит все в себе растворяющий интернет. Но это будет другая история, и писать ее не мне.
Сергей ГЛУШКОВ
0
