Лесной и озерно-речной по преимуществу край наш не особенно плодороден и не богат полезными ископаемыми, потому и не развилась здесь могучая экономика с тучным земледелием и многоотраслевой индустрией.
Почему же тогда могуч здесь культурный слой? Едва ли не каждый клочок этой обширной земли оказался способным источать энергию художественного вдохновения. И столько талантов возрастало на этой почве, а еще больше – слеталось из других краев, особенно из блещущих заемным культурным богатством столиц, чтобы черпнуть этой божественной энергии и выдать что-нибудь гениальное…
Над этой загадкой задумался я еще в дожурналистской своей жизни, когда, мотаясь в экспедициях и дальних командировках едва ли не по всему Союзу, с особой радостью возвращался на Верхнюю Волгу, вовсе не бывшую для меня родной. Сам я питерский, часть детства и юности провел в Москве и здешнюю прописку свою долго считал делом случая. И вот теперь, на склоне лет, перебирая в памяти прожитые в Твери десятилетия, мог бы удивиться долговременности этого случая. Но не удивляюсь, потому что разгадка мне давно стала известна.
Другое дело – Марина Кротова. Ее-то жизнь вся целиком прошла в Ленинграде-Петербурге. Только один корешок связывал ее с Тверской землей. Как-то странно ныл этот корешок, побудив ее приехать сюда на пару дней. Я по случайному знакомству взялся быть ее провожатым. А спустя несколько лет стал еще и ее мужем, пообещав за это показать всю красу нашего удивительного края.
И вот в конце третьего года совместной жизни повез я свою жаждущую вдохновения подругу к тому камню над озером Удомля, где обозначены были имена вдохновленных этими местами художников. Тут и должна раскрыться главная тайна верхневолжского обаяния.
«Чайка»
Из десяти знаменитых имен, запечатленных на камне, назову только два: Исаак Левитан и Витольд Бялыницкий-Бируля. Учитель и ученик. Оба явно не тверские и на Тверской земле никогда не встречавшиеся. Почему же тогда свою знаменитую художническую дачу «Чайка» Витольд Каэтанович построил вблизи той точки, с которой, по мнению ряда исследователей творчества Левитана, была замыслена и отчасти написана самая знаменитая в русской пейзажной живописи картина «Над вечным покоем»? В его записках о Левитане ничего об этом не сказано.
Если это и случай, то тот самый, который называют псевдонимом Господа Бога.
А мы с Мариной стоим здесь и видим такие же, как на картине Левитана, грозно нависшие над озерной гладью огромные облака. Только столбы пара от хорошо видных отсюда градирен КАЭС нарушают первозданную гармонию, как бы перечеркивая пейзаж.
Я оборачиваюсь назад. «Смотри, там гроза! А левее черную завесу видишь? И там льет как из ведра». А над нами голубые просветы, в которые нет-нет да и заглянет солнце.
Как это похоже на русскую жизнь с ее трагической историей и таким непростым настоящим! И почему-то именно здесь, у камня, от которого открывается неоглядный земной и небесный простор, понимаешь и чувствуешь ее с таким восторгом и болью.
Через пару минут мы стучимся в дверь «Чайки», и сразу две узнаваемые женщины встречают нас на пороге.
Елена Тимакова – художница и дочь художника Александра Тимакова, близкого друга Бялыницкого-Бирули, по праву и зову души ставшая главной хранительницей «Чайки». Я встречался с ней, когда приезжал сюда с участниками конференции «Чеховские чтения». Ведь та, чеховская «Чайка», взлетевшая с расположенного неподалеку колдовского озера Островно, близкая родственница этой.
Но сейчас я обращаюсь к ее помощнице: «Наташа, а вы помните осень 97-го года? Мы сидели ночью здесь, на кухоньке, и вы пели под гитару романсы, сочиненные вами на стихи из найденной на «Чайке» тетрадки?»
Наташа Королева улыбается: «Как давно это было…»
В те буйные 90-е они с Юрой Михайловым буквально спасли готовую рухнуть под напором вороватых хищников «Чайку». Я писал тогда книгу о тверских усадьбах, и глава о «Чайке» стала едва ли не самой радостной среди многих печальных страниц, повествующих о гибели дворянских гнезд, сметаемых историческими бурями ХХ века. Дача художника должна была разделить их судьбу, но Витольд Каэтанович добрался до наркома Луначарского и добился создания в ней Свободных художественных мастерских, открывшихся в феврале 1919 года. Этим решением спасена была не только «Чайка», но и художники, получившие в открывшейся здесь школе законный кусок хлеба. Их имена – на том камне.
Не спеша обходим уютные зальчики этого удивительного музея, потом через парк спускаемся на берег озера Удомля. Марина сияет задумчивой радостью. Через несколько дней она напишет вот это:
Удомля, Удомля, ты часть моей доли,
Прекрасная, редкая участь.
Бегу и бегу к неизведанной воле
По древней диковинной круче.
Кругом – разнотравье,
Кругом – разноцветье
И озера даль голубая,
И нет потрясений, и нет лихолетий,
Лишь небо от края до края.
Я в домик волшебный
Стучусь осторожно –
Нежданную гостью встречайте!
И громко вещает о счастье возможном
Над крышею вечная чайка.
«А ты знаешь, – спросил я ее, – что эта часть Русской равнины представляет собой самый молодой на Земле рельеф? Его сформировал, отступая, последний ледник. Этот край еще дышит его могучей энергией. Художники и поэты слетаются сюда, как пчелы, чующие медонос…»
Млёво
С Алексеем Крючковым мы знакомы сто лет, но в гостях у него я впервые. И то, что он захотел во что бы то ни стало, бросив все дела, свозить нас в Млёво, говорит о многом.
Силу притяжения этих мест испытали на себе многие. Она отчасти загадочна, поскольку пейзажи здешние лишены красочности, присущей более южной природе. Разве только иван-чай, особенно буйно разросшийся этим летом, добавляет розоватый отблеск к скупой палитре здешних красок. Но по тому, как рассказывает Алексей о Млёве и Мсте, по которой в невероятно далеком 947 году «шла Ольга к Новгороду и устанавливала… погосты и дани», чувствуется такая влюбленность в этот край, словно все корни его души из здешних мест тянутся. Между тем Леша вовсе не местный уроженец, как и многие удомельские краеведы.
Вот и мы начинаем волноваться, когда Леша въезжает на вершину холмика, чтобы показать нам гряды древних курганов. Кто и когда насыпал их и что под ними? Река молчит, хотя и должна помнить всех, кого пронесла на своих плечах за последние 15 веков.
В Млёве прежде всего поражает великолепием Спасо-Георгиевский храм. Первая мысль – ему б не в глухом селе на стыке Тверской и Новгородской губерний стоять, а на столичной площади. Мы и людей-то здесь почти не встретили – кто ж восстанавливает его? Между тем работа видна большая. Настоятель отец Владимир встречает нас ласково: ему не стыдно показать, как благоустраивается огромный храм. Поднимаемся на колокольню, где в глаза бросается надпись: «В колокола звонить – нежно! Особенно в мороз: могут треснуть». Звоним и мы, представляя, как далеко по округе разносится малиновый звон, призывающий славить Бога за созданный Им чудный мир.
Чуть позже Марина вернется сюда мысленно такими словами:
Открой же мне, Млёво,
Волшебное слово,
Заветное слово скажи.
Его я запрячу, его не растрачу
На суетные миражи.
Я таю во Млёво, я ввысь улетаю,
Где тайные спят голоса,
Где место преданья,
Где место молчанья,
Где вечная Божья краса.
На погосте вглядываемся в древнюю могильную плиту, о которой писал еще Карамзин. Под ней, согласно надписи, в 1492 году была похоронена «раба Божия Марфа напа». Последнее загадочное слово Юрий Мстиславович Смирнов предложил расшифровать как сокращение слов «новгородская посадница». Крючков приводит ряд доводов, доказывающих, что знаменитая Марфа Борецкая не могла быть здесь похоронена.
Марина и на эти споры откликнулась стихом:
Ах, Марфа, Марфа! Эта или та?
Да разве же значение имеет?!
Лежит твоя надгробная плита,
А ты паришь в высоких эмпиреях.
Супружница посадника иль дочь
Купца богатого из Нова града?
Зачем гадать и воду мне толочь –
Я к ней пришла: так значит это надо…
Недалеко от храма еще один приметный дом с доской, напоминающей о том, что в нем летом 1852 года останавливался великий Менделеев, в ту пору, впрочем, еще мало кому известный. На этот счет тоже есть сомневающиеся, но мы уверены: в таком знаменитом селе никому побывать не зазорно.
Того же мнения и Денис Миронов – известный петербургский журналист и писатель, уже которое лето проводящий с женой и дочерью в соседнем селе Гоголино, где у него родовой дом. По тому, что он пишет, снимает и рисует акварелью, нетрудно догадаться, что он как раз из тех пчел, что питаются медоносной силой этого края. Питерский интеллектуал медленно, но верно входит в образ тверского мужика. И нам вовсе не трудно найти с ним общий язык.
Напившись чаю из настоящего самовара, наговорившись от души, мы расстаемся друзьями. Впереди нас ждет еще не одна удивительная встреча…
Сергей ГЛУШКОВ
0
