В сентябре ТЮЗ предложил зрителям две новинки взрослого репертуара, две актерские работы в труднейшем жанре моноспектакля.
«Ленинградская мадонна» – тверское прочтение
Обе родились в либеральном творческом климате, который установился в театре последние годы. Актерской вольнице дирекция предложила абсолютно свободный выбор репертуара для самостоятельных работ. Четверо смельчаков рискнули сделать творческие заявки для представлений театра одного актера. Из четырех эскизов будущих представлений два получили одобрение и были реализованы.
Спектакль Ангелины Аладовой и автора-режиссера композиции по дневникам и стихам поэтессы Ольги Берггольц «Ленинградская мадонна», актера Алексея Пучкова был готов еще в конце прошлого сезона. Замысел, скажем прямо, не отмечен радикально новаторским подходом к избранному материалу. Хотя основу его можно смело назвать новой и даже сенсационной.
Дневники О.Ф. Берггольц, которые она начала девочкой-подростком и продолжала почти до кончины, не прерываясь даже в самые невыносимые годы советской истории, – это более семидесяти толстых тетрадей, заполненных аккуратным почерком школьной отличницы. Это уникальный исторический и человеческий документ, фактически запрещенный к публикации сначала литературно-партийным руководством, потом родственниками (сестрой и сыном сестры).
В спектакле Ангелине Аладовой удается актерскими средствами подчеркнуть контраст между текстами записей двадцатых годов и двух следующих десятилетий, обрушивших на женщину-поэта, кажется, превышающий человеческие силы груз испытаний. Вот юная Оля, сдерживая неудержимый смех, описывает детские дачные приключения, милую чепуху повседневности. Вот она же, ужасаясь собственной храбрости, читает свои стихи перед самим Корнеем Чуковским, который благословляет юное дарование на литературную стезю.
Режиссер Алексей Пучков и художник спектакля Валерий Ковалев нашли ту меру выразительности и функциональности оформления спектакля, которые помогли актрисе сделать исполнение вызывающим напряженную тишину зрительного зала, сопутствующую настоящему сопереживанию. Простыни, развешанные на веревках, превращаются то в конверт с младенцем, то в погребальный саван, то в колыбель.
«Ленинградская мадонна» получился спектаклем большой эмоциональной силы, точным и поистине театральным в выборе художественных средств. Публика после спектаклей расходится взволнованно молчаливая. Но претензии к спектаклю предъявить можно и нужно. Прежде всего – к принципам отбора текстов. Авторы спектакля сделали эмоциональной вершиной композиции время блокады, стойким символом которого стал голос Ольги Берггольц, звучащий по радио. (Кстати, в спектакль тактично включены записи авторского чтения нескольких стихотворений.) Но именно к такому символу намеренно сводился все послевоенные годы образ поэтессы. На самом деле и жизнь, и творчество Берггольц были сложнее и еще мучительнее, чем это осмелился представить автор инсценировки.
«Москва – Петушки»: эксперимент удался
Настоящим чудом следует признать одобрение театрального начальства для отчаянного спектакля по поэме Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», премьера которого состоялась в минувшие выходные. Сергей Зюзин, зарекомендовавший себя на тюзовской сцене настоящим мастером характерных ролей (чего стоит хотя бы блестящая работа в нашумевшем спектакле «Пустота»), выступил и как автор инсценировки, и как единственный исполнитель, и как режиссер полноценного, почти двухчасового спектакля.
.jpg)
Пуристы и ханжи могут, конечно, делать круглые глаза: как? История, смысл которой для многих исчерпывается текстом самой короткой главы – из трех слов: «…и немедленно выпил», на сцене ТЮЗа? Да, текст Ерофеева рассчитан на читателей и зрителей много старше обычной аудитории этого театра. Трагическое и гомерически смешное блуждание рассказчика в пространстве духовной и интеллектуальной жизни СССР в ее «придонном», низовом изводе, мире пьющих и сильно пьющих людей – это не призыв к пьющим и не предупреждение непьющим. Ерофеевская поэма-метафора поисков Бога среди идеологических и пропагандистских штампов советской псевдокультуры, сниженных грандиозными дозами алкоголя, стала одним из главных явлений русской литературы второй половины XX века. Философская проблематика поэмы – столкновение имманентного, пародийно ограниченного не возможностями разума, как в классической немецкой философии, а пошлой реальностью, с порывом к трансцендентному, который реализуется у главного героя метафизическим выходом за рамки завершенности и исчерпанности быта.
Задачи актера в спектакле по Ерофееву, который сложнейшие идеи поместил в мир традиционной русской смеховой культуры с ее юродствующим началом и использованием образов «телесного низа», выражаясь языком Бахтина, невероятно сложны. И сказать, что Сергей Зюзин справился с этим на все сто, кажется мне откровенной лестью. Но те задачи, которые он поставил, как автор спектакля, его демиург, в спектакле решены очень достойно и высокопрофессионально. Чего стоит эксцентрический номер с реестром приобретенного в дорогу алкоголя, в котором актер демонстрирует и музыкальность, и юмор, и виртуозное владение голосом. А какую великолепную метафору нашел режиссер Зюзин для показа нарастающего опьянения и сопутствующего этому отчаяния! Он заставил своего героя выливать на голову новые и новые порции «спиртного», что и дает картину постепенной утраты нормального состояния.
Длинный список претензий к спектаклю можно свести к одному-единственному замечанию. Спектакль, конечно же, по законам сцены сосредоточился на фабульном действии, оставляя за пределами вагона, бесконечно следующего между Москвой и Петушками, потрясающую игру в столкновение смыслов разного порядка. Но это – к сожалению, или закономерно – не удалось пока что ни одной театральной инсценировке поэмы Венедикта Ерофеева.
Валерий Смирнов
0
