По каким законам живет современный цыганский табор
Цыганский поселок под Тверью, на Кимрской трассе, давно оброс слухами и легендами. О его жителях говорят многое: воруют, гадают, продают наркотики… Между тем мало кто бывал непосредственно внутри табора. Мы поехали в поселок, чтобы разрушить устоявшиеся стереотипы. Но вместо этого обрели новые
1-Й ДЕНЬ В ТАБОРЕ. ПРОВОЖАТЫЙ СТАВРИК
Четыре черненьких чумазеньких ребенка, все одного роста и очень улыбчивые, носятся по окраине поселка. Завидев нас, они кричат деловито:
– У вас есть металлолом?
– А что это такое?
– Ну, холодильники разные…
– Такого нет.
– А вам строительная бригада не нужна? Мы можем дом построить! Точнее, наш папа!
– А кто ваш папа?
– Лафаэль!
Цыганский поселок имеет форму ровного прямоугольника. Это закрытое общество с четкой и строгой структурой, где живут 30 семей цыган. Здесь своя речь, своя одежда, свои законы и правители. С другой стороны, все тверские цыгане давно обрусели. Все имеют паспорта, аналоги русских имен и плотно общаются с русскими. Сегодня любой прохожий может отогнуть стороны прямоугольника, если он пришел с миром.
Но на всякий случай мы начинаем знакомство с поселком метров за 50 до него – с продуктового магазина «Василек», стоящего у трассы.
Слева от входа стоит большая витрина с безделушками для детей: куклами, жвачками, чупа-чупсами.
– Мы уже притерлись друг к другу и живем мирно, – делится хозяйка магазина Людмила Шкалина, стоя за прилавком. – И взрослые цыгане, и дети сюда часто ходят. Как зайдут – всегда поздороваются. А русские – не всегда. Дети любят жвачки, я специально для них детскую витрину организовала. И удивительно – трехлетние малыши приходят с деньгами, сами покупают, что им надо. Наши не такие самостоятельные. А со взрослыми цыганами мы изредка ссоримся из-за долгов. Придут – и часто 2 или 5 рублей не хватает. Все споры обычно разрешает барон… О, Ставрик пришел! – восклицает хозяйка, словно завидев кого-то очень родного.
В магазин заходит худой цыган в джинсах и толстовке.
– Ставрик с детства мне в магазине помогал, – сообщает она. – Снег убирал, коробки относил. Так многие цыганские ребята делают. А я им за это небольшие деньги плачу. Ставрик, отведи гостей к барону!
Мы послушно следуем за смуглым молчаливым провожатым, проникая в недра табора. Он пестрый, как цыганская юбка, и при этом на редкость монолитный.
Здесь стоят дома разной архитектуры и разного качества – от двухэтажных кирпичных хором до деревянных избушек с одеялом вместо окна. У домов стоят дорогие иномарки, жигули и даже «запорожец». На заборах, деревянных и железно-узорчатых, сушится белье. Вместо скамеек во дворах – где старый диван, а где рядки стульев, как из зрительного зала. Тут и там виднеются жестяные бочки и большие, бесформенные куски лома. Под ногами хрустит песок.
– Ставрик, а кем ты сейчас работаешь?
– У меня ИП, – с легким акцентом отвечает он. – Строительная бригада. Дома и дачи ремонтируем. А еще металлолом собираем. Школу у нас закрыли, детям учиться негде…
На этих словах мы упираемся в скромный, вопреки ожиданиям, кирпичный дом цыганского барона. Перед домом – маленький садик с самодельным фонтаном. Там нас встречает баронесса Лариса Ристовна – дородная женщина с вьющимися из-под платка седыми волосами и в коричневом струящемся платье. Сам Мурша Григорьевич Петрович, руководитель табора, цыган с брюшком, в джинсах и клетчатой рубашке, выходит на крыльцо через минуту – чтобы побеседовать и развить темы, начатые Ставриком.
МОНОЛОГ БАРОНА
– Мой отец был бароном, потом старший брат. А теперь я. Но статус «барон» мне не нравится, это пережиток. Я просто руководитель табора. Мои обязанности – поддерживать в поселке дисциплину и порядок. Здесь живет три цыганских рода – Петровичи, Янчи и Михаи. И все мои люди живут по закону. Мы молдавские цыгане, котляры. Приехали сюда из Донецка в 1964 году. Сначала жили в деревне Славное, работали в колхозе «Смена». Я плугарил, зерно возил в город и обратно, сено с полей, лен убирал на подводы.
Потом мы перебрались сюда, поближе к городу. И этому поселку уже почти полвека. Раньше здесь был поселок рабочих-торфяников, а потом райисполком выделил эти земли нам. Мы работали в колхозах и совхозах. Сначала жестянщиками: делали кормилки и поилки для скота, ванные для охлаждения молока. Потом ребята научились по дереву работать, многие стали кровельщиками. При Горбачеве здесь три кооператива открыли – «Металлист», «Изумруд», «Электрод». Техники у нас не было. Огромные цистерны под бензин мы крутили вручную – даже с Центросвара приезжали смотреть. А потом, когда многие колхозы и совхозы распались, стало тяжело. Но мы не вышли за рамки, а стали рабочими-строителями. Сейчас строим дачи, заборы ставим, красим, все делаем. А зимой занимаемся металлоломом: скупаем по городу, по деревням, а потом предлагаем предприятиям. Чуть-чуть накручиваем цену – на это и кормим семью. Моя молодежь не хулиганит и водку не пьет.
Мы, Петровичи, создали семейный ансамбль «Ченар» и выступали даже в цыганском в театре «Ромэн», у Николай Сличенко. Мы с женой пели, два сына играли на гитаре, дочери танцевали. Заняли в конкурсе 1-е место и потом выступали в немецком Оснабрюке.
Для русского человека все цыгане на одно лицо: и те, что в нашем поселке, и те, что покупают золото на Трехсвятской и торгуют героином. Но это стереотип. Таборные цыгане против наркотиков. А те цыгане, которые этим занимаются, – я уверен, их «крышует» милиция.
До недавнего времени целых полтора года на нас шла облава. На улицах Твери нас задерживали без всяких оснований и вели в отделение. Там снимали отпечатки пальцев и обуви, брали образец слюны, фоткали с табличкой, как преступников, держали три часа и отпускали. Даже протокол нам выдавать не полагалось. Это было унизительно.
Я слышал, что это было по личному указанию Рычкова – так город пытались «очистить от цыган». Хотя у всех моих людей есть паспорта с отметкой о регистрации. По прописке мы граждане России. Если мы живем на этой земле – кто защитит нас?
У нас были характеристики из сельской администрации. Я обратился к Дмитрию Кирданову, главе Каблуковского сельского поселения… В администрацию пригласили Рычкова. Сейчас облавы прекратились. Раньше наши женщины гадали на улицах – ну, нагадают 200–300 рублей в день, детям сладкого купят. Однажды мою жену задержали у «Детского мира» и провели в отделение, обвинив, что она «была пьяная и дергала полицейского за погон». А она вообще не пьет, даже по праздникам… Ее оштрафовали на 1000 рублей. После этого я запретил женщинам гадать в городе. Мы просто хотим, чтобы к нам относились как к людям. Когда здесь был поселок торфяников, работали медпункт и школа. Медпункт закрыли уже давно, а школу – два года назад…
ПАРТЫ ВЫНОСИЛИ, ДЕТИ ПЛАКАЛИ
Школа (точнее, ее отсутствие) – главная головная боль цыганского барона. Мурша Григорьевич, да и все остальные респонденты, вспоминают о ней с сердечной теплотой. Как говорят, школа была, конечно, старая, деревянная, и с печным отоплением – но ее вполне можно было отремонтировать, а не закрывать.
– Я обращался к Толстову, экс-главе Калининского района. Он помог с материалами: крышу покрыли, окна пластиковые поставили, доску купили… – вспоминает Мурша Петрович. – А потом началась пожарная проверка сельских школ. В Каблуковской, Савватьевской и нашей нашли одинаковые нарушения: нет огнетушителя, электропроводка небезопасна. Вопрос по школе решали Евгений Чемодуров, замглавы Калининского района, Елена Лошкарева, начальник управления образования администрации района, приезжал Каспржак… А потом матерей хитростью заставили поставить подпись, что они согласны на обучение детей в Савватьевской школе. И нашу школу закрыли. Прямо во время уроков парты стали выносить… Дети плакали…
Детство у цыган короткое. Оно продолжается не как у русских, до пенсии, а лет до 12 у девочек и до 15 – у мальчиков. Зато детей, а их в каждой семье по 8–10, мамы-цыганки окружают пристальной заботой и вниманием. В силу традиций они не могут надолго оставить своего отпрыска без присмотра.
– Как орлицы, они кружат над своим ребенком, защищая от всех бед, – шутит Мурша Петрович.
Изначально цыганам было страшно отправлять детей учиться в соседнюю деревню. А тут еще русские школьники стали дразниться, а автобус, везущий цыганят, однажды чуть не попал в аварию. Тогда почти все матери запретили своим чадам ходить в школу. И теперь в Савватьеве учатся всего несколько детей из поселка.
Сейчас бывшая школа стоит в крайне запущенном виде. Во дворе растет бурьян и валяются доски, под ногами – груды разнокалиберного мусора. Хотя окна в школе и правда новые, и шифер – тоже.
– Я с 2011 года мечтаю попасть на прием к губернатору, – говорит Мурша Григорьевич. – Я бы попросил, чтобы вернули школу – от этого зависит судьба моих малышей. Но пока Шевелев не нашел и 10 минут, чтобы со мной встретиться.
Еще цыгане мечтают, чтобы в их поселке или хотя бы в соседнем Савватьеве работал медпункт. Тот, Савватьевский, закрыли еще два года назад. Теперь там с 9 до 11 сидит фельдшер – чтобы выписать направление в ЦРБ Калининского района, что в Химинституте. И цыганам, и всем окрестным селянам приходится ехать через весь город – чтобы попасть к терапевту или сделать ребенку прививку.
– Я всем писал о необходимости медпункта: и Гагарину, тогдашнему начальнику департамента соцзащиты, и Жидковой, министру здравоохранения, и губернатору Шевелеву, но ответа не было. Мы «скорую» иногда вызываем в 9 вечера, а она приезжает в 9 утра. В ЦРБ нам часто говорят, что мест нет. А в областной больнице цыган не любят.
Придешь: «О, опять цыгане?» А мы хотим, чтобы нас принимали как людей.
Эту фразу, как заклинание, повторяет цыганский барон. Ему и правда приходится нелегко: самому под 70, перенес инфаркт, при этом должен следить за порядком внутри табора и выстраивать связь с внешним миром. Впрочем, Мурша Петрович бодр и весел – он благодушно проводит меня в свой дом – для беседы с баронессой.
МОНОЛОГ БАРОНЕССЫ
– У нас женщины не работают. Многие и хотели бы, но их не берут – не хотят связываться с цыганами. Недавно наши девушки трудились на Завидовской птицефабрике у Восточного моста. Они планы перевыполняли, все говорили: «Во, цыганки работают!» А потом их уволили, не объясняя причин. Сейчас большинство женщин смотрят за детьми и ведут хозяйство. Дети у нас едят простую пищу: щи, борщ, кашу. Одежду один за другим донашивает. Но все чистые и накормленные.
Наши дети на дискотеки не ходят – там одно безобразие. Да и в школе мальчики пьют, курят и шляются. К Интернету я своих внуков и правнуков не пускаю: там и женщины голые, и знакомства. Раньше я восхищалась русскими детьми – пионерами, комсомольцами. А сейчас они насмотрятся фильмов и с балкона прыгают от любви.
У цыган никакой любви нет. Родители договариваются и сами выбирают невесту или жениха из другого табора. Они плохого не выберут! Дочери уезжают в чужой табор, а сыновья привозят молодых жен в родной. Они живут в доме свекра, пока не родится второй ребенок. А потом уже строят свой дом. С 15–16 лет юноши сами кормят семьи.
А женщина просто знает свое дело и старается угодить. Если обидят – поплачет в уголке.
Нас учат покорности. Муж на первом месте, а женщина должна вести хозяйство. А потом у тебя рождается ребенок, ухаживаешь за ним… И постепенно ты влюбляешься в мужа, а он в тебя. А другой любви у нас нет. Почему русские гуляют два-три года, а потом разводятся? Разве за это время не узнать характер? Совершают глупости родители, а страдают дети. А для нас дети – это святое. Поэтому у цыган нет разводов.
ВТОРОЙ ДЕНЬ В ТАБОРЕ. АНТОШКА И МАЛЫШКА
Через пару дней мы приезжаем в Цыганский поселок, чтобы отдать сделанные фотографии. Время выбрано неудачно: сегодня здесь траур. От инфаркта умер 40-летний племянник Муршы Григорьевича. Три дня лежал в ЦРБ, привезли домой, а во время нового приступа не успели довезти до больницы. Весь табор скорбит, и люди почти не выходят на улицу.
Только дети, которые еще не задумываются о тайнах жизни и смерти, снуют туда-сюда. В этот раз обитатели табора смотрят более настороженно: каждому встречному заново объясняем цель визита.
– Лучше про нас не писать, – говорит хмурый цыган Олег, в свое время, кстати, издавший большой труд по истории цыганского рода. – Все равно не то напишете.
– Ну, мы стараемся разбить стереотипы, что цыгане торгуют наркотиками… воруют…
– Воровство – это дело Министерства обороны. А наше – другое. Мы мастера, жестянщики и кровельщики, – отрезает Олег и уходит, не прощаясь.
Раздаем фотографии, и вокруг мигом вырастает толпа женщин с детишками на руках и девочек-подростков. Одна из них в футболке с надписью «Ты кто такой? Давай до свиданья!», отлично передающая сегодняшний настрой табора.
Трехлетние сорванцы Антошка и Малышка заставляют нас фотографировать их во всех ракурсах: и на фоне облупленной машины «Хлеб», и на старом крыльце, и на фоне забора, где сушатся юбки. Потом мы устаем фоткать и тихо шагаем к выходу из прямоугольника-табора.
Антошка и Малышка кричат на прощание:
– У вас есть металлолом?
– А строительная бригада вам нужна?
Любовь КУКУШКИНА
0
