Профессору ТГМА Галине Хомулло исполнилось 90 лет
Галина Хомулло – легенда Тверской медицинской академии. Она работает здесь буквально со дня основания. Почти все тверские врачи – ее бывшие студенты. В 2014 году у медакадемии юбилей – 60 лет. А 27 ноября исполнилось 90 лет Галине Ивановне Хомулло. Она по-прежнему читает прекрасные лекции, ведет научную работу и любит модные наряды. «Караван+Я» узнал у Галины Васильевны рецепт вечной молодости
На кафедре биологии ТГМА висит большой черно-белый портрет Галины Хомулло: серьезный взгляд, аккуратная прическа, кружевной воротничок. Она почти и не изменилась: так же серьезна и женственна. На полке в шкафу стоят губные помады и флакончики духов. Наша героиня в элегантной темно-синей блузке и лакированных туфлях, с рыжим каре и идеальным маникюром. Она говорит четко и с паузами, будто диктует лекцию студентам – только на сей раз эта лекция о жизни, науке и судьбе. И судьба эта очень непростая: ее коснулись все трудности и перегибы XX века.
«ПАПА НАПИСАЛ: «УЧИ ОБЯЗАТЕЛЬНО ГАЛЮ»
– Я родилась в местечке «курорт Боровое», это Северный Казахстан. Папа работал лесником, мама была домохозяйкой. Себя я помню с 4 лет. У нас был небольшой домик, мы с папой много гуляли. В гости приезжали родственники, мы устраивали пикники – все картинки очень яркие, хорошие.
Когда мне было 7 лет, мы переехали в Барнаул. Папу там взяли на меланжевый комбинат экономистом-плановиком. А в 1937 году его репрессировали по обвинению в шпионаже. Прямо с работы папу забрали в НКВД, а вечером домой пришли с обыском. Очень вежливый, доброжелательный мужчина побеседовал со мной об игрушках, а потом сказал, что папу задержали. При обыске изъяли охотничье ружье – больше брать было нечего.
…Я хорошо помню, как папу этапировали. В 1937-м арестовывали прямо на улицах, и таких «шпионов», как папа, в городе было через одного. Их повезли в товарных поездах в Читу.
Мы пришли с мамой на вокзал. И папа из окна поезда выбросил нам бумажку с камушком внутри. Там было написано: «Я отвечаю за отца». Мой дед был казначеем казачьего войска, которое приехало c Украины в Сибирь. Очевидно, кто-то имел с ним личные счеты – но деда не нашли, и посадили папу. Еще он написал: «Учи обязательно Галю». Папу осудили по 58-й статье без права переписки.
Скоро одна наша соседка поехала на эту Урульгу под Читу – за золото подкупила караульных и добилась свидания со своим мужем. Нам она привезла письмо от папы.
Он писал, что их часто отправляют в глубь тайги на заготовку дров, что они живут там неделями… Условия были бесчеловечно тяжелыми – заключенные спали вповалку на соломе, кормили их ужасно. Папа страдал бронхиальной астмой, и мы понимали, что долго он не протянет. А потом всякая связь прервалась. Уже в 1960-е, когда папу реабилитировали, нам толком не могли сказать, когда он умер: по одним данным, еще 8 марта 1937 года, по другим – уже после войны.
Жить нам с мамой было очень трудно, и нас забрала к себе мамина сестра, моя тетя. В школе на меня теперь смотрели как на дочь «врага народа». Друзей не было: из осторожности со мной боялись общаться. В пионеры и в комсомол меня не приняли.
Четверть класса была детьми репрессированных, и к ним относились так же. Но мама всегда говорила: хорошо, что нас не арестовали. Ведь были случаи, когда забирали всю семью: женщин в одну колонию, мужчин – в другую, а детей – в интернат.
Мама выполнила папин завет: я училась хорошо. С отличием окончила музыкальную школу по классу фортепиано. Меня, как имеющую способности, даже хотели отправить в музучилище при консерватории, которое было в эвакуации в Куйбышеве. Но мама не отпустила меня так далеко.
В 1942 году, после окончания десятилетки, мы с подругой Ниной Шестаковой поехали в Алма-Ату – поступать в медицинский институт. Рассуждали так: там тепло, прожить легче, и от дома по железной дороге близко.
Тогда принимали без экзаменов, по документам. Нас зачислили на первый курс казахстанского мединститута (потом он стал называться Алма-Атинским). И мама, и тетя убеждали меня, что врач – это благородная профессия, что он помогает людям. Сначала я это восприняла без особенного энтузиазма. Но потом увлеклась.
«ЛЕТО ПРОЖИВЕШЬ БЕЗ КАРТОЧЕК – ВОЗЬМЕМ В АСПИРАНТУРУ»
Осенью на первом курсе нас сразу отправили на сельхозработы на границу с Китаем, в город Тентэк. Там был сахарный завод, а мы выкапывали сахарную свеклу.
В институте учились только девочки и инвалиды детства. Уже потом, к концу войны, стали приходить солдаты после ранения. Я была бригадиром группы девочек. Мы работали с утра до заката, спали на нарах, покрытых сеном, но кормили сытно – мамалыга, кусок мяса, арбузы и дыни…
Однажды к нам подошел мужчина в спортивном костюме и спросил: «Сколько свеклы вы выкапываете за день?» Я не знала, что это профессор Анатолий Анатольевич Войткевич, мой будущий научный руководитель, член-корреспондент РАН. Думала, просто колхозник. А девочки мои хитрили – свеклу не плашмя складывали в ящик, а ставили – так объем казался больше. Он это заметил: «Кто бригадир? Как фамилия?» А я решила пошутить, говорю: «Моя фамилия «Семипополамичеловекаверсалафинтибиривериковская».
Он потом мне долго эту историю припоминал…
В институте я училась на отлично. Но ни Сталинскую стипендию, ни даже повышенную не получала как «дочь врага народа». Из-за того же меня не брали в студенческие мероприятия.
Зато я увлеклась учебой. Работала на кафедре биологии лаборантом, участвовала в кружке СНО (студенческое научное общество. – Прим. корр.). Профессор Войткевич рекомендовал меня в аспирантуру. Но мне отказали – мол, сиди и не рыпайся.
Директор мединстистута Себагат Рыскалиевич Карынбаев, чтобы усугубить положение, приказал профессору с кафедры судебной медицины поставить мне «три» на экзамене, чтобы я не получала диплом с отличием. И мне дали направление на Рудник Очесай, шахтерский поселок где-то под Акмолинском. Тогда профессор Зюзин, замдиректора института, предложил: «Если лето проживешь без карточек, возьму тебя в аспирантуру». А карточки были на все – на продукты, на хозтовары. На счастье, родственники тети как раз переехали в Алма-Ату, и я согласилась. Осенью меня взяли аспирантом на кафедру микробиологии, но научным руководителем стал Войткевич. Он дал мне тему: «Роль гормона щитовидной железы в заживлении ран». Это было очень актуально – и для фронта, и для госпиталей.
Мы ставили эксперименты на крысах. На спине или на боку по особому трафарету накладывали на кожу 2–2,5-сантиметровый шаблон – получалась искусственная рана. Ежедневно брали мазки, измеряли площадь и диаметр раны и площадь эпитализации. В пищу животным добавляли тиреоидин. Данные показали, что он ускоряет процесс заживления раны на 2–3 дня.
Когда были опубликованы результаты работ, лекарство с этим гормоном стали применять клинически.
В 1951 году я вышла замуж, в 1953-м родился сын. Муж и сын носят фамилию Поповы, а я – Хомулло. При защите кандидатской диссертации надо было переоформлять много бумаг, и я решила оставить свою. С ней и живу. Бесспорно, у этой фамилии греческие корни. Дед, предположительно, был из греков, которые оказались на Украине, организовали казачье сообщество, а потом их выслали в Сибирь.
«ЗДАНИЯ СОХРАНЯЛИ СТРУКТУРУ ТЮРЬМЫ НКВД»
Мой муж окончил Казахстанский университет, кафедру катализа. Он был аспирантом, сталинским стипендиатом. От звонка до звонка прошел войну – от Подмосковья и Курской дуги до Прибалтики. Имел два ранения, был инвалидом войны.
Мы очень хотели уехать из Казахстана – перспектив там не было. Царил страшный национализм. Сверху шли указания: из того казаха сделать кандидата наук, из этого – доктора наук.
В 1954 году профессор Войткевич и его аспиранты, в том числе я, поехали в Ленинград на съезд патологов. На обратном пути я зашла в отдел кадров Минздрава СССР. Сказала, что хочу уехать в среднюю полосу, ближе к центру. И мне посоветовали Калининский мединститут, который только переехал из Ленинграда в Калинин.
В июле 1954 года вышло постановление правительства о переводе Ленинградского стоматологического института и реорганизации его с 10 июля в Калининский медицинский институт в составе двух факультетов: стоматологического и лечебного и с планом приема на первый курс 200 человек.
Первым ректором стал директор стоматологического медицинского института Рафаил Иванович Гаврилов. Он с группой преподавателей осуществляли переезд, становление и развитие КГМИ. Нужно было за короткий срок превратить выделенные здания в современные учебные корпуса.
К тому же основное здание было освобождено только 20 июля – на решение всех задач у преподавателей оставалось 40 дней. Здания института сохранили структуру внутренней тюрьмы НКВД – своего прежнего «хозяина». Надо было все служебные, тюремные и следственные помещения срочно перепланировать, отремонтировать, разместить там кафедры, аудитории, читальные залы и т.д.
Коридоры второго и третьего этажей с асфальтовыми полами были забиты контейнерами. Там же мы их распечатывали, вынимали ящики с учебными пособиями и лабораторным оборудованием. Цокольный этаж состоял из камер-одиночек – их стены были покрыты предсмертными записками осужденных. На стенах и полу виднелись кровавые пятна. Все это надо было экстренно перестраивать.
Самая главная задача состояла в оснащении учебных комнат мебелью, микроскопами, лупами, инструментами для вскрытия животных и т.д. Трудности возникли и с размещением кафедральных музеев. Большие музеи были на кафедрах анатомии, биологии, физиологии, патфизиологии, фармакологии… Их экспонаты стояли не только в комнатах, но и в коридорах… Всю неделю перед началом занятий преподаватели ночевали на кафедрах. Но 31 августа все было готово к учебному году.
Появление нового вуза в Калинине вызвало большой резонанс. Власти города тут же стали привлекать ученых клинических кафедр для проведения консультационных и лечебных работ. Слухи распространялись быстро, и у кабинетов, где после занятий принимали наши профессора, выстраивались огромные очереди.
Студенты переезжали из КГМИ на клинические базы на городском транспорте. Белые халаты, медицинские учебники, конспекты – конечно, они привлекали внимание… Они наводнили читальные залы Горьковской библиотеки, вечером ходили в театры и на концерты. Эта молодежь заполнила пространство города, как-то преобразила его.
«ХРОМОСОМА – ТОЖЕ ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО»
Ученые теоретических кафедр КГМИ совместно с обществом «Знание» читали лекции на общепросветительские темы. По радио и телевидению почти не было медицинской информации. И людям было интересно знать, например, о происхождении человека или жизни на земле. Мы говорили и о генетике, которая в СССР была полностью уничтожена.
В 1948 году прошла сессия академии ВАСХНИЛ, где выступил Трофим Денисович Лысенко. Своей речью он ликвидировал всю классическую генетику, объявив ее лженаукой. Термины «хромосомы» и «гены» попали под запрет. Генетику запретили в школах и вузах, литературу уничтожили, многих ученых репрессировали. Дело в том, что Лысенко пообещал Хрущеву (тот при Сталине курировал сельское хозяйство), что всю страну завалит пшеницей. А генетика ему не нужна.
В 1960–1961 годах, во время «оттепели», в СССР стали поступать книги по классической генетике. В Политехническом институте в Москве заграничные ученые-генетики выступали с лекциями. Еще в 1953 году была открыта молекула ДНК! А мы вместо генетики преподавали «мичуринскую биологию» – методы гибридизации, привои и подвои растений, яровизацию пшеницы. И студенты, которые все это видели и знали, стали спрашивать: «Галина Васильевна, почему вы не рассказываете нам о генах, хромосомах, ДНК?» С этого момента я стала вносить в свои лекции элементы классической генетики – не сразу, а поэтапно. Студентов это очень интересовало, любознательность зашкаливала – на лекции приходили ребята с других курсов и даже из Калининского пединститута.
Раз в году завкафедрой биологии и генетики СССР Института усовершенствования врачей, член-корреспондент академии медицинских наук, профессор Жуков-Вережников приглашал в Москву заведующих и профессоров кафедр биологии со всей страны.
В 1961-м мы приехали в Москву на очередное совещание и начали говорить о том, что студенты задают нам неудобные вопросы, что пора менять программу преподавания генетики… Жуков-Вережников все и так прекрасно понимал. Он обещал устроить нам личную встречу с Лысенко.
И вот через год более 100 человек со всей страны, преподаватели биологии и генетики, приехали на эту знаковую встречу. Конечно, пошли не все, а самые крупные профессора-генетики. Каким-то образом в эту группу попала и я.
На встрече один из корифеев обратился к Лысенко. Он рассказал о напряженной ситуации в медицинских вузах. О том, что наша программа не содержит генетики, хотя всему миру известно, что открыта молекула ДНК, что существуют хромосомы и гены.
Лысенко поднялся из-за большого стола. Он был выше среднего роста, худощавый, с неприятным, хриплым голосом – потом я узнала, что у него заболевание горла.
– Ну что, хромосома… – сказал он. – Это ведь тоже живое вещество. Можно называть и так, и так…
И все, больше он ничего не произнес. Но мы его слова поняли как официальное признание генетики в СССР. Однако та сессия ВАСХНИЛ 1948 года отбросила страну на 30 лет назад. Нам пришлось заново растить кадры. Кто тайком читал на лекциях генетику, как я, тот просто пошел дальше. А многим предстояло еще «врубиться» в тему, ведь преподавать биологию без генетики невозможно. И сейчас «Клиническая генетика» – моя настольная книга.
«НЕ МЫСЛЮ СЕБЯ БЕЗ РАБОТЫ НА КАФЕДРЕ»
Я по сей день занимаюсь вопросами регенерации тканей. Это стало темой всей нашей кафедры. Наша научная работа всегда отвечает клиническим запросам. Цель одна – чтобы рана у человека зажила быстрее, стимулировать регенерацию органов и тканей. В работе мы использовали разные факторы: гормоны, разные виды лазерного излучения, биологически активные вещества (ферменты, аминокислоты, гуалуроновая кислота и т.д.).
На кафедру заходит проректор по учебной работе ТГМА Денис Келейников – интеллигентный усатый мужчина с пышным букетом роз. Он сердечно желает Галине Васильевне здоровья и понимания с близкими. Хомулло знает его с детства и гордится им как сыном.
11 декабря, в день юбилея ТГМА, Галине Васильевне вручат премию губернатора. Ответную речь она с выражением репетирует по телефону.
«60 лет трудовой деятельности – эта целая жизнь. Большая продолжительность моей деятельности связана с тем, что она проходила в прекрасных условиях взаимопомощи и взаимопонимания между кафедрами и сотрудниками кафедр. И, конечно, благодаря глубокому пониманию со стороны ректората огромного значения фундаментальных дисциплин в становлении и формировании личности молодого врача».
– Галина Васильевна, в чем, по-вашему, смысл жизни?
– Обычно говорят: «Посадить дерево, построить дом, родить сына». Все это в нашей семье было. И дачка есть на Тверце – мы ее построили, когда уже не смогли ездить на дальние расстояния отдыхать.
Но я бы в этот список добавила еще и любимую работу. Я не мыслю себя без работы на кафедре в академии, без общения с коллегами на ученых советах, на съездах.
Конечно, дом – это моя семья. Мой муж, пока он был жив. Мой сын и внучки, которые живут в Москве (сын Хомулло – Владимир Попов – директор биохимии института им. Баха, член-корреспондент РАН. – Прим. корр.). Но еще один дом (я даже не могу назвать его вторым) – это моя кафедра. Мы не просто хорошо знаем друг друга. Мы знаем всех родственников сотрудника, все его радости и проблемы, и когда надо, обязательно помогаем.
Мы не просто коллектив кафедры – мы коллектив единомышленников, способных решать высокопрофессиональные задачи по обучению и воспитанию молодых врачей.
Любовь КУКУШКИНА
0
