Какая война была в Прибалтике, и какая – в Медном
22 июня началась Великая Отечественная война. В память об этой дате мы публикуем воспоминания тверского фронтовика и его супруги.
«НА ГОСПИТАЛЬ НАПАДАЛИ ЛИТОВСКИЕ БАНДЫ»
Илья Андреевич Швидченко родился на Украине в 1926-м, а в 1938-м вместе с большой семьей оказался в Омской области.
– Когда началась война, сначала забрали отца, а потом и брата. С первых дней помогать фронту отправилась и старшая сестра, она работала на железной дороге. Меня же мобилизовали лишь в 1943-м, – вспоминает фронтовик.
Белоруссию вместе с частями Первого Прибалтийского фронта рядовой Илья Швидченко прошел маршем и в августе 1944 оказался в Прибалтике на подступах к окруженной Курляндской группировке:
– Начинал я с пехоты-матушки, два раза ходил в наступление. Страшное дело! Сколько там подбито танков – и наших, и немецких. Траншей не было, были в основном ячейки, небольшие окопы на 5-6 человек. Местность была лесистая, перед отправкой на фронт мы получили ЦУ, как правильно ходить в атаку, от председателя колхоза, прибывшего домой по ранению. Он говорил: «Когда идете в атаку, старайтесь двигаться не по прямой, а зигзагами. Если думаете, где прилечь, ищите куст, ямку или холмик». Но в лесу все оказалось сложнее. Было так: то мы наступаем, они отбиваются, то они наступают – мы отбиваемся. Такого, чтобы угнать их к чертовой матери, – не выходило. Немцы чувствовали: сзади море, поэтому так рьяно и сопротивлялись, они не дураки были, – рассказывает ветеран.
Перед одним из наступлений Швидченко решил написать письма, а сумка командира роты лежала под другим кустом.
– Я подошел, чтобы достать ручку, – Илья Андреевич ловко приседает на одно колено, изобразив ту самую позу. – Только взялся за карандаш, рядом взорвалась мина, и меня осколком в спину ранило.
Бойца Швидченко определили в литовский госпиталь в городе Паневежис, но и там было неспокойно.
– В госпитале долго не залеживались и старались поскорей выписаться. В палате стояла пирамида из 10 винтовок с патронами, а на ночь на чердаке устанавливали пулемет. На госпиталь периодически нападали литовские банды, поддерживающие Гитлера. От этих обстрелов ранеными становились и сами защитники госпиталя.
В феврале 1945-го Илья Андреевич снова встал в строй, но был переведен из пехотинца в саперы:
– Ночью мы на передовую: где-то разминировать, где-то заминировать. Днем строим переправы через реки, блиндажи из леса. И за это время случались переделки – саперы подрывались на минах, – вспоминает ветеран.
Немцы держались за Курляндский выступ до последнего – ждали подкрепления и нового оружия. И сдались только 15 мая, когда стало ясно, что проиграли войну.
– Защищали свою столицу, а оно же, видишь, не вышло у них ни черта!
В первом же наступлении Илья Андреевич получил медаль «За отвагу». В саперном батальоне получил орден Славы третьей степени. А концу войны ветерана наградили орденом Отечественной войны I степени.
– Мало наград, но ведь и участвовал я мало, если бы в госпитале не лежал, может, и еще чем-нибудь наградили. А мог бы и костыли откинуть, это ж война, – рассуждает ветеран.
Окончательно Илья Андреевич мобилизовался в 1949-м и попал в стройотряд, выучился на башенный кран и участвовал в строительстве биологического корпуса МГУ, а позднее строил дома в Калинине:
– Строил почти весь проспект от улицы Лизы Чайкиной и до Комсомольской площади.
Трудовой стаж ветерана более 50 лет, 40 из них он отработал на башенном кране. Как и другие передовики, Илья Андреевич долго числился на ДСК как почетный работник. До развала и перехода комбината в руки московских дельцов ветеранов помнили. А вот нынешнее руководство ДСК не помнит и не знает своих лучших сотрудников.
«ХОЗЯЮШКА, ИДИТЕ В ОКОПЫ – СТРЕЛЯТЬ БУДУТ»
Илья Андреевич считает, что на фронте было гораздо легче, чем в тылу, особенно в колхозах, где люди голодали. Из колхозников и жена нашего героя. Нина Петровна Швидченко, уроженка Медновского района деревни Мухино Городище, помнит и трудное военное время, и издевательства над колхозниками после войны. В 1974 году умерла мать Нины Петровны. А так как она жила с мужем в Калинине, то лишалась приусадебной земли по углы дома. А что такое деревенский дом без земли?
– У всех, у кого родители умерли, с помощью какого-то дикого закона в 70-е отбирали землю, обрезали по угол. Людей просто вынудили продать дома, – вспоминает Нина Петровна.
Это дикость, но даже во времена СССР при достаточно развитой социальной защите издавались такие абсурдные законы. Чиновники действовали на зависть нынешним коллекторам, звонили каждый день, заваливали телеграммами. И в итоге добились своего. Теперь на месте деревни Мухино Городище – коттеджный поселок и почти ни одного потомка коренного жителя. Уверен, если провести опрос, то 99% жителей деревни не знают, что немцы стояли в этих местах 74 года назад и угоняли людей рабство. В этой деревне развивались драматические события, которые сгодились бы для полноценного фильма о войне.
– Приезжают к нам с района и говорят: «Убирайте все из домов, зарывайте хлеб», – рассказывает пенсионерка. – Нам не говорили, что идут немцы. Мы с мамкой стали копать ямы в огороде и прятать туда припасы. Отец до войны был председателем колхоза, и хлеба у нас была полная кладовая – и греча, крупа, мука, рожь, пшеница. Закапывали и хорошие вещи: накрывали досками, а сверху землей. На всякий случай стали рыть окопы-землянки. Окопы рыли на несколько семей, думали, бомбить будут. Окоп выкопали глубокий, во весь рост – у нас там песок, копать легко. Ход сделали зигзагом, чтоб не задувало. Из старых бревен ангара построили накат и засыпали землей. И это все делали женщины и дети. Мне тогда было 12 лет, – рассказывает Нина Петровна.
Ближе к октябрю в дома и сараи стали заселяться отступавшие части Красной армии.
– В нашем доме жил полковник, с ним машинистка Надя. Она печатала какие-то бумаги, а я пыталась разглядеть слова, но полковник всегда останавливал: «Ниночка, Ниночка, не надо тебе на это смотреть». Офицеру привозили продукты, но ему они надоели. Мамка пекла им пончики, благо у нас корова, масла топленого было много. Творожок, сметанку им давали. А то, что ему привозили – консервы, ветчину, мед, сало, – мы тащили в окоп. Бывало, полковник говорит: «Хозяюшка, идите в окопы, сегодня стрелять будут».
А обстреливали Мухино Городище часто и в основном с воздуха.
– Немецкие самолеты пикировали прямо над домами. Солдаты отсиживались в домах, а когда стихало, вылезали. Одна партия солдат уезжает, другая приезжает. Полковник оставался до последнего. Со стороны Старицкой дороги, на том берегу Волги, появились немцы и все открывали огонь по деревне. Мать беспокоилась за полковника: «Мол, как же вы в доме не боитесь пережидать?» А он отвечал: «Да мы за печечкой с Наденькой посидим на стульчиках, и ничего». Один раз так шибко стреляли, что все стекла из домов повылетали. Мать говорит: «Сходи, Нинка, посмотри, как полковник». Ну я и побежала, а немецкий самолет-зараза меня увидел. А у меня было красное платье с черными цветами, я бегу по огороду, а рядом пульки только и свистят: вжик, вжик. Я упала, лежу и слышу, как мамка кричит: «Нинку убили, Нинку убили!» Но летчик, видимо, стрелял рядом, чтобы попугать.
«МЫ ВОРОВАЛИ СВОЮ ЖЕ КАРТОШКУ»
Утром 14 октября в деревню приехала машина с брезентом, в нее сел полковник с машинисткой, а к ночи в пустую деревню вошли немцы:
– Немец с пулеметом забрался в окоп и начал обстреливать деревню, – описывает пенсионерка. – Но так как окоп был зигзагом, он нас не видел. Был бы мужик – кокнуть его сзади по башке, но мы-то испугались, сидим – ни живы, ни мертвы. Он ушел, правда, прихватил фонарь и часть наших запасов.
Той же ночью Нина Петровна вместе с соседской девочкой Нюркой решили проверить свои дома:
– Я захожу в свой дом, смелая была в 12 лет. У нас молонья горит, мы ее обычно в праздник зажигали. Большое застолье из немцев. Перед обстрелом еще мамка растворила хлеба, а испечь не могла. Квашня с хлебом 3 или 4 дня стояла на печке. И вот молодой немец печет лепешки из этого теста, фартук одел, чепчик белый у него. Я ему показываю на рот: дай мне. Он мне протянул лепешки, я их в стеганку запихиваю и иду за фонарем, у нас-то его украл пулеметчик. Взяла фонарь и смотрю – полный двор лошадей, подбегает немец, начинает вырывать фонарь, я не отдаю, он начинает замахиваться, а я: «Да на, черт немой, жри!» Фонарь отобрал, но мне ничего не сделал.
Вот так и жили немцы в домах, а местные жители в землянках.
– Корову спрятали в задний сарай, но немцы нашли и зарезали ее на наших глазах. Потом зарезали всех овец, поросят, кур. Ужас, у всей деревни все, все поели, потом уже стали и своих лошадей стрелять – видимо, еды у них не осталось. Когда они корову зарезали, кишки выкинули, мы их отмыли и на костре зажарили. Через огород и двор мы ходили воровать свою же картошку.
Нас, девчонок, они заставляли чистить картошку каждый день. Целую ванну. Готовили в круглых кухнях – такие стояли у каждого дома. С Волги таскали воду. Мальчишки им там пописают в ведра, наплюют: «Нате, немцы, жрите!» А мы с девчонками на стреме стоим.
И вливали потом эту воду им в кухни.
«ДЕТЯМ – СОСОК СНЕГА И СУХАРИК»
В декабре немцы стали сгонять местное население в сторону Ржева, но всех угнать не успели – Красная армия начала освобождать Калининский и Медновский районы:
– Собирали людей по всем деревням. Сначала мужчин-инвалидов и мальчишек, потом женщин и девчонок. Навязали мы узелков с сушеными грибами, гречкой, одежды взяли. Погнали нас пешком: сзади двое с автоматами и спереди бричка с двумя автоматчиками. Но потом они нас бросили в деревне Гнездово – на полпути к Старице. Мы поселились у одной бабушки и снова наблюдали бесконечные немецкие караваны, только на этот раз они отступали. Есть было нечего – мать ходила по миру и просила хлеба.
Беженцев становилось все больше, и хлеба не давали. Но когда повели колонну наших военнопленных, люди выскочили из домов и стали бросать им сухари.
– Кто раздетый, кто в обмотках, кого тащат на плечах… Шли по снегу. Кто не мог идти – расстреливали прямо за деревней.
Деревню Гнездово перед уходом спалила последняя партия немцев.
– А дома-то были какие хорошие, печки изразцовые. Дома сгорели, а печки остались, стоят и блестят на солнце. К утру хозяйка и говорит: «Пойдемте к полю, там наши солдаты накрыли досками разорвавшуюся от бомбы яму». И 21 человек пошли к этой яме, по пояс в снегу. И сидели там на корточках, прижавшись друг к другу. Пить хотим – снег сосем, детям – сосок снега и сухарик. В туалет захочется – сначала в ведро, а потом на улицу выползут, выплеснут ведро, снега чистого наберут и опять в яму. Так и просидели трое суток.
После таких испытаний Нина Петровна с матерью и сестрой двинулись в сторону дома, и началась новая голодная жизнь.
– И вот мы ехали, ехали, тут переночуем в баньке уцелевшей, а в ней беженцев битком, вот и спим стоя, но в тепле. Дальше по дороге конюшня, в ней наши солдаты, костры горят, окна забиты соломой. А когда мы уходили, бабушка из Гнездова маме гречки дала: «Супчика сваришь ребятишкам в дороге». Мать сварила, я ем и говорю: «Какой суп-то вкусный!» А ведь там была крупа, соль и вода… Пять ночей мы добирались, а дома все разбито, одни голые стены, печку топить нельзя. Жили у одной женщины три семьи. А весной пришел дед из Калинина и отремонтировал нам печь. Ничего не было огород посадить – опять по миру ходили. Мелкую картошку, да хоть что-нибудь!
Отец Нины Петровны так и не вернулся с фронта, позднее стало известно, что он пропал без вести под Ржевом:
– Отец писал письма с Овчинниковского района, недалеко от Селижарова. В последнем письме написал: «Идет разговор, что нас погонят к Ржеву, письма не пишите…» Так и все. Я пошла в военкомат, посмотрела документы и нашла отца. Призвался он 2 марта 1942-го, пропал без вести. Справка на руках, а больше ничего не знаем…
Павел КИРИЛЛОВ
0
