«От радиации сгорали даже роботы»
«Караван+Я» публикует воспоминания ликвидаторов Чернобыльской катастрофы.
Юрий Федоров, зампредседателя Тверского областного союза «Чернобыль»:
– Первыми из Тверской области 27 и 28 апреля 1986 года вылетел полк торжокских вертолетчиков. Нынешний глава союза чернобыльцев Торжка Борис Глушко принимал участие в тех событиях. Вертолетчики сбрасывали на взорванный реактор песок, смешанный со свинцовой крошкой. Я тогда служил в звании майора в 20-й учебной артиллерийской дивизии московского полигона в Мулино Нижегородской (тогда Горьковской) области. Я был старшим инструктором по организационно-партийной работе, думал, не попаду на ликвидацию, так как с первых дней не взяли. Но в декабре раздался звонок: «Ваш коллега из 26-й бригады химзащиты заболел, его надо срочно заменить».
18 декабря я приехал в свой лагерь в 35 км от ЧАЭС. Каждый день наш батальон ездил на дезактивацию станции в кузовах тентованных УРАЛов, обшитых одеялами. Каждому батальону нарезался свой участок: кто лес валил, кто плотину строил, кто грунт снимал, кто мыл дороги. Начали с очистки 5-го и 6-го энергоблоков, думали, что запустим станцию вновь. На крыше 3-го энергоблока лежал радиоактивный хлам, светивший в 8000–10000 рентген. Его пытались сбрасывать японскими и советскими роботами, но техника выходила из строя – от радиации сгорали микросхемы. Оставался один выход – биоробот, т.е. живой человек. Все знали, какой там уровень радиации, туда шли только на добровольных началах.
Запускали на 10-20 секунд. Доброволец подбегал с совковой лопатой и скидывал вниз мусор. По сирене надо бежать назад – ведь человек, попадавший под такое излучение, немного шалел. За 10 секунд получали облучение в 2 рентгена, а суточная доза составляла 0,4. У меня как у командира была задача не сжечь состав. Добровольцы из моего батальона были на злополучной крыше только один раз. Уже спустя десятилетия я встречался с ребятами, бывавшими на крыше по два, а то и по три раза. Где же были их отцы-командиры, почему допустили такое!
В командировке пробыл 60 суток, из них 56 суток на станции, в общей сложности я получил дозу в 18 рентген. Норма тогда была 25, а в самом начале ликвидации – 50 рентген. Еще при первых испытаниях ядерного оружия говорили, что при 50 рентген солдат сохраняет боеспособность, правда, не поясняли, что потом происходит с организмом, а ведь при 120 рентгенах начинается лучевая болезнь. Но организм человека уникальный. Были люди, хватавшие по 500 рентген. При этом они жили без последствий, и их дети рождались без патологий.
Конечно, несовместимую с жизнью дозу радиации свыше 1000-2000 рентген схватили пожарные на станции и из Припяти, все они ушли в мучениях… В момент катастрофы на станции работали 174 человека: эксплуатационники и строители. Последние достраивали в ночную смену 5-й и 6-й энергоблоки. Я разговаривал с крановщицей, видевшей, как через пять минут после взрыва строители начали падать с крыши: их рвало, но все равно был приказ – продолжать работу…
Попадались и нытики, которые отказывались ехать на станцию. Таких сразу отправляли домой. В целом ликвидаторы переносили свою долю мужественно. Это как у Тихонова в «Балладе о гвоздях»: «Гвозди бы делать из этих людей:/ Крепче бы не было в мире гвоздей!» Через 30 лет после катастрофы нас пытаются выставить жертвами… А мы бьемся за память о подвиге, мы не жертвы – мы люди-гвозди.
Государство перестало поддерживать чернобыльцев: льготы срезаны, денег не выделяется, мы крутимся сами, иногда помогают региональные и муниципальные власти, организовывают концерты. Помогли с выпуском книги «Не погаснет памяти свеча».
«Скорее облучиться и уехать»
Валерий Толмачев, водитель:
– Помню, в ноябре вызвали в военкомат с повесткой, я тогда водил скорую. Прошли медкомиссию, сформировали группу и перевезли в Курск, а затем и в лагерь московского военного округа в 30 километрах от Чернобыльской станции. Первое время была неразбериха. Я попал в хозвзвод и просто заменял людей, набравших дозу около 25 рентген. Две недели ездил на дезактивацию реактора, драил помещения, убирал мусор, который вывозился в свинцовые могильники. Разгром такой, будто прошел Мамай. Когда в штабе все утряслось, меня перевели в группу особой зоны. Мы ездили в разведку на БТРах, обшитых свинцом в местах наибольшего выброса вокруг реактора. Радиоактивные грифилевые стержни разлетелись на большие расстояния.
Припять – неприятное место. Это страшное зрелище мертвого города, открытые окна с бельем на балконах. Пока едешь 30 километров от палаточного лагеря до станции, весь лес стоит рыжий, засохший. Сосны и ели приняли на себя самый сильный удар.
Кроме дезактивации станции, мы занимались охраной города от мародеров. В семье не без урода. Были мародеры и среди ликвидаторов, в самом поселке Чернобыль был штаб Украинского военного округа. Как-то я сам был командирован в поселок и слышал разговоры штабных, что вечером они собираются шарить по домам.
… Ездишь обычно, как на работу. Только мертвый город и лес заставляют насторожиться. Уже через две недели, если ты поймал излучение, то сразу садится голос, болит голова, повышается давление. Для голосовых связок выдавали йодовые таблетки. При мне сразу никто не умирал, ну а по возвращению – кто как… Я получил 23 рентгена за три месяца.
Несправедливо, что на одно отделение выдавался один дозиметр, он был у старшего. Остальные люди работали от него на расстоянии, где больше схватишь, где меньше, а данные показатели дозиметра списывались на всех людей в группе. Был сибирский полк – из него добровольцы работали на крыше, куда выбросило урановое топливо и грифели. За 20-30 секунд подбегали с лопатой, скидывали радиоактивный мусор с крыши и убегали. Их сразу отправляли на дезактивацию и мыли. На выходе из бани стоял стол с наградами и документами, добровольцев сразу же отправляли домой. Некоторые рвались в добровольцы, чтобы скорее набрать дозу и уехать.
«Через год близ Припяти уже поселялись аисты»
Виктор Урбанович, потомственный атомщик на Калининской АЭС:
– После чернобыльской аварии на атомных станциях были резко усилены меры безопасности. Я попал туда ровно через год после катастрофы – станцию нужно было восстанавливать. Общался с теми, кто был и до «войны». Некоторые, отлежав год в больнице, вернулись на станцию. Через год в 10-километровой зоне уже поселялись аисты.
Конечно, опыта ликвидации подобных катастроф не было не только в СССР, но и во всем мире. Тем не менее советские ученые разрабатывали эффективные системы дезактивации и способы захоронения. Ничто не прошло бесследно: Хиросима, Нагасаки, Чернобыль и Фукусима…
Но от ядерной энергетики не откажутся, она бурно развивается: некоторым странам просто негде брать электричество, кроме как от атомных станций. Разрабатываются новые технологии: сегодня из ядерной реакции можно фактически сделать вечный двигатель, бесконечно обогащая уран.
С ликвидаторами беседовал Павел Кирилов
0
