Оторвав в прошлую среду листок календаря и сообразив, сколь круглая дата наступила, первым делом почему-то вспомнился не родившийся 22 апреля вождь, а его прошлый, буквально вгрызшийся в душу моего поколения 100-летний юбилей.
Можно было бы обозначить эту дату как «юбилей юбилея», настолько значимым для нашей истории оказался достигнутый полвека назад предел верноподданнической глупости одних и тупого рвения других. Лениным было заполнено все видимое и мыслимое пространство, о нем писали, говорили, его изображали на картинах, плакатах, в кино и театре.
Это было куда хуже коронавируса: ленинская голова в шоколаде, Ленин на почтовых марках, конфетных фантиках и туркменских коврах. Самый злобный антисоветчик не мог бы придумать лучшего способа вызвать рвотный рефлекс при одном имени основоположника советского государства у каждого нормального человека.
Наш ко всему привычный народ откликался анекдотами. Особо запомнился в местном варианте один самый короткий и самый значимый: «Калининская мебельная фабрика изготовила к юбилею 100 трехспальных кроватей, украшенных лозунгом «Ленин с нами». Тут народ, как и положено, выражал свое заветное: нужен ты нам как третий лишний на супружеском ложе.
Это был последний надлом ленинского культа, от которого он уже не оправился.
Нынче даже ностальгирующие по советским временам редко вспоминают это имя. Потому и изумляют тысячи памятников вождю, понатыканные во всех городах и весях, что памяти-то как раз и нет. Отвечая недавно на заданный многим современным школьникам вопрос, кто такой Ленин, одна 12-летняя девочка, хорошо подумав, ответила: «Ленин – это мавзолей».
Такое отношение и такую память нельзя признать справедливыми. Ленин – фигура мощная, сыгравшая исключительную роль не только в отечественной, но и в мировой истории. Другое дело, что оценки этой роли очень сильно расходятся. При этом реальная личность симбирского дворянина Владимира Ульянова, как правило, сгорает в огне этих споров и становится почти невидимой.
Как филолог, я предпочитаю судить об авторе по текстам. Это тоже непросто: 50 томов только опубликованных, не говоря о множестве сокрытых в государственных и, возможно, частных архивах. И все же характер, склонности и вкусы человека могут достаточно полно проявиться и в малом количестве текста. Таково уж свойство словесного творчества: в нем человек раскрывается зачастую больше, чем ему хочется.
В молодости я читал Ленина довольно много – не потому, что мне это нравилось, и не потому даже, что нас заставляли его читать. Мне хотелось разобраться, каким был человек, в руках которого однажды оказался руль корабля мировой истории, и заодно понять, как он завладел этим рулем.
Раньше всего я понял, что настоящий Ильич совершенно не похож на того прилизанного доброго и мудрого вождя, чей образ возникал из всякого рода художественных произведений, на которых нас пытались воспитывать с детства. В глаза бросалось обилие резких и грубых выражений, адресованных не только идеологическим и политическим противникам, но и соратникам по партии. Людей, разговаривающих подобным образом, принято считать склочниками и хамами, но к людям высшего порядка, как я полагал тогда, такие мерки не подходят.
Меня, признаться, подобная стилистика поначалу отчасти порадовала допустимостью нелицеприятной оценки действий руководящих и ответственных личностей. Когда же Ленин говорил и писал о том, как должно им действовать, то всегда оказывалось, что вся ленинская партия действовала отнюдь не по-ленински. Помню, как поразила меня фраза о том, что партийные работники даже высших органов власти не должны получать жалованье, превышающее зарплату рабочего средней квалификации.
Сдавая в юбилейном 1970 году экзамен по научному коммунизму, я сильно напугал преподавателя ленинскими цитатами подобного рода, крепко застрявшими в моей памяти: уж очень «антисоветскими» они выглядели. Я понимал, что рискую вместо диплома МГУ, до которого оставалось сделать шаг, получить нечто совсем другое, но не мог удержаться. Надо отдать должное идеологическому доценту: он попытался со мной спорить, но, не найдя в своем арсенале подходящих цитат, поставил мне тройку, признав, что знаю я много, а вот понимаю неправильно. Оценка меня нисколько не огорчила, я все равно чувствовал себя победителем.
Жизнь еще много раз побуждала обращаться и к текстам, и к личности «вождя мирового пролетариата». Когда я учился в Литинституте, когда писал литературоведческие статьи и когда уже в 1990-е годы влез в общественно-политическую и журналистскую деятельность, тень Ленина словно нависала над всем, что так или иначе касалось жившего и происходившего в ХХ веке.
Нечто новое о нем открылось, пожалуй, только в высказываниях тех, кто был его идеологическим и политическим противником. Не было среди них ни одного уничижительного, не признающего масштаб и значимость личности. Но никем из серьезных мыслителей, будь то историки, философы или писатели, не было сказано ни единого доброго слова о Ленине-теоретике. Все его писания, даже касавшиеся, казалось бы, общих вопросов, такие как «Материализм и эмпириокритицизм», «Философские тетради» и даже особенно поразившее меня в свое время «Государство и революция», никем почти не обсуждались и не оспаривались ввиду их откровенно сиюминутного, злободневного, а зачастую и просто спекулятивного характера.
Короче говоря, в глазах большинства мыслящих людей Ленин был кем угодно, но только не мыслителем-теоретиком. Его не признавали даже последовательным марксистом, поскольку из наследия своих учителей Маркса и Энгельса он брал только то, что можно было сиюминутно использовать в политической борьбе. Так, отбросил он тезис Маркса о неизбежности пролетарской революции в наиболее развитой капиталистической стране. Впрочем, октябрьский переворот, совершенный в аграрной по преимуществу стране, долгое время и не назывался революцией.
Чуждо Ленину было и стратегическое мышление. То самое «светлое будущее», на которое он будто бы указывал знаменитым своим жестом, запечатленным на множестве плакатов и статуй, виделось им весьма туманно. Еще мальчишкой-комсомольцем подивился я предсказанному Лениным на съезде комсомола в 1920 году наступление коммунизма «через 15–20 лет». А в начале 1917 года он и революции в России не предвидел, что не помешало ему, однако, в считанные недели найти свое весьма немаловажное в ней место.
Вот тут-то и был он гениально находчив: в умении сталкивать лбами своих противников, в способности находить слабые места в их позиции и методически бить по ним вплоть до полного разрушения. Столь же гениально решителен был Ленин и как организатор: сплотить сторонников, увлечь на свою сторону всех колеблющихся, найти в нужный момент нужные слова и зажечь ими всех – это он умел, как никто.
Этим его свойствам отдавали должное и стоявшие на прямо противоположных политических позициях Павел Милюков, Николай Бердяев, Павел Степун. Последний в своих воспоминаниях с восхищением писал об ораторском мастерстве Ленина.
Бердяев отмечал отсутствие у Ленина обычных у рвущихся к власти людских слабостей: он не был корыстолюбив, не терпел лести и каких бы то ни было почестей, не знал ни лени, ни усталости. Милюков, признавая политические достоинства своего заклятого врага, главной его особенностью называл «имморализм», то есть не отсутствие морали, а способность бестрепетно перешагнуть через нее в интересах революции.
Общая же оценка сотворенного Лениным и его партией в России особого восторга не вызывает. Страна была вычеркнута из списка держав-победителей в мировой войне, заметный экономический рост сменился разрухой и кровопролитной гражданской войной, миллионы образованных людей покинули страну. Рабочим и крестьянам в стране победившей революции жить стало намного труднее и голоднее, чем до революции.
О том, что было бы, если бы было по-другому, рассуждать не берусь. Отмечу лишь, что извечный вопрос о роли личности в истории в лице Ленина получил самое очевидное разрешение: эта роль может быть огромна и исчислена миллионами человеческих жизней. Забывать об этом нельзя, но и помнить следует без экзальтации. Трезво.
Сергей Глушков
0
