8 декабря в Твери, в областной библиотеке имени А.М. Горького, прошел вечер памяти двух тверских священников, жизнь которых разделяли полтора столетия. Ржевский протоиерей Матфей Константиновский, духовник Гоголя, и тверской протоиерей Алексей Расев, автор книги об отце Матфее, посвятивший ее написанию 10 лет своей недолгой жизни. Такое впечатление, что, написав книгу, он выполнил свою миссию и умер.
Из постмодернизма – в православие
Отец Алексей был моим хорошим другом 25 лет, и весь год я, как и многие, не могу понять: как это так получилось, что его нет? Мы уже год пытаемся объяснить самим себе, что произошло, как этого можно было избежать…
Когда я думала, что мне сказать на вечере памяти, один наш общий с отцом Алексеем друг предложил пересмотреть начало второй серии фильма «Тот самый Мюнхгаузен». Помните, там все готовятся к очередной годовщине кончины барона, пишут речи, в дом барона водят экскурсантов, жена и сын льют слезы: «Да, это мы его убили, мы все – убийцы». Кажется, что Мюнхгаузена оценили, что его окружение раскаялось, но мы все помним, что было дальше: барон оказался живым, и окружение заново начало его мучить. И умучило, наконец.
– Я помню его в больнице, за три дня до того, как он оказался в реанимации, это был настолько внезапно и сильно постаревший человек, что я даже пошутила: «Ты прямо, как умирающий Лев Толстой». В свои 47 он выглядел лет на 90.
А когда-то он был молодым и красивым, очень ярким художником, литератором, журналистом, эстетом до мозга костей, писавшим заумные стихи на английском языке и перенасыщенные символикой, сложные картины, которые охотно покупались за рубежом – тогда, в начале 1990-х, казалось, что в Советском Союзе огромный нераскрытый потенциал авангарда. Он успел познакомиться с Венечкой Ерофеевым, в Париже встречался с Хвостом-Хвостенко, автором песни «Под небом голубым», Слава Лен, видный деятель постмодернизма, приезжал к нему в редакцию…
Потом жизнь художника Леши Расева круто переменилась.
«Ополченцы», которых кинули в бой
Судьба многих священников из интеллигенции, которые пошли в 1990-е годы в Церковь по зову сердца, напоминает судьбу ополченцев под Москвой в 1941 году. Неподготовленных, их бросили в бой.
«А пока а ля гер ком а ля гер, все спокойно. На границах мечты мы стоим от начала времен. В монастырской тиши мы сподвижники Главного Воина. В инфракрасный прицел мы видны, как небесный ОМОН». Почему-то долгие годы при этих строках гребенщиковского «Навигатора» мне представлялась «Неупиваемая Чаша» в тверском микрорайоне Южный, и вот этот несчастный «небесный ОМОН»: отец Алексей Расев, отец Александр Горячев, отец Георгий Белоусов. Это домовая церковь, расположенная в типовом советском детсаду, в одной из его групп. Остальные группы занимает областной наркодиспансер. Отца Алексея направили в этот храм как самого непьющего священника в городе, кстати.
Форпост православия в советском спальном микрорайоне, место притяжения людской боли, невежества и даже, возможно, бродящих в народном подсознании темных сил. Удивительны приходские байки, которые с таким юмором рассказывал отец Алексей. Про многочисленные «вызовы» на явление призраков матросов времен Великой Отечественной войны, почему-то выходивших из стен панельных пятиэтажек на месте немецкого аэродрома времен оккупации Калинина (отец Алексей выяснил, что за советский корабль разбомбили гнездящиеся на аэродроме немецкие асы, и начал молиться за упокоение его команды). Про старушку, которая умирала и ожила. Про тетушку, которая решила отблагодарить едва доползшего ее причастить батюшку тыквой рекордных размеров. Ему бы записать все эти истории, отличная бы книжка получилась!
Наверное, у отца Алексея не было выработано «техники безопасности». К нему все шли с болью: о Церкви в округе вспоминали в основном в случае каких-то личных трагедий – смертельной болезни, потери близких. И он пропускал через себя эту боль. Некоторое время казалось, что ему это на пользу – он стал проще, исчезла эта авангардная заумь. А потом уж слишком стал опрощаться наш отец Алексей.
Отец Матфей позвал
Лет 10 отец Алексей писал книгу о ржевском протоиерее Матфее Константиновском. Эта книга его поддерживала на плаву, давала отдушину в его непростой жизни. На самом деле, я уверена, он должен был продолжать писать и живопись он тоже зря бросил – творческому человеку без творчества нельзя.
Священники – они очень одинокие. Между ними и прихожанами есть дистанция, мы просим у них благословения, целуем руки, рассчитываем на слова ободрения и утешения. А кто ободрит и утешит их самих? Готовясь к вечеру памяти, прочитала на «Правмире» интервью врача-психиатра Василия Коляды про депрессию. И нашла там портрет состояния о. Алексея: нередки случаи «иронической», улыбающейся депрессии. Такой человек с иронией относится к своим переживаниям, которые скрывает, но внутри испытывает тяжелое состояние, которое описывает пословицей «Кошки на душе скребут». Вот так он и ходил много лет.
То ли смирение в экстремальной форме, то ли депрессия. Знаете, он не хотел лечиться – наверное, каждый из знакомых хоть раз да сказал ему: «Батюшка, иди к врачу». Он терпеливо тянул лямку за своих больных (и серьезно больных – на клир «Неупиваемой Чаши» будто мор напал) коллег-священников, ходил по копеечным требам, служил-утешал до бесконечности.
В последние месяцы он настолько обессилел, что не мог расходовать себя даже на мельчайшие конфликты. «Я пейзаж», – сказал он отцу Александру Горячеву. И вот он действительно стал пейзажем.
Между тем отец Алексей готовился. В своей книге он в двух местах описал свою будущую кончину: почитайте про смерть Гоголя и про смерть самого отца Матфея. Все один в один совпадает. Гоголь перестал есть, позволял врачам проделывать с собой разные манипуляции, как с бездушным предметом. А отец Матфей служил, служил, служил – больной, падая с ног, едва доходя до храма на распухших от водянки ногах, не пропуская ни единой службы.
И вот отец Алексей оставил нас – строго по «заветам» отца Матфея, не пропустив ни единой службы, постепенно смиряясь до полного самоуничижения. Слишком сильно его, такого безропотного, зажало со всех сторон.
Мария Орлова
0
